Волшебное наследство, стр. 4

Кто бы мог подумать, что кум Матей, старый кожевенник, от которого постоянно пахло выделанной кожей, ремесленник, нелюдим, угрюмый молчун, может так разойтись и заговорить как проповедник! Пока Вит слушал своего крестного, сердце у него колотилось все быстрей и быстрей.

— Но, крестный, — воскликнул Вит, — нам не надо было этого терпеть!

— Не надо бы, конечно, не надо, — вздохнул Матей. — Но вот отец твой сделал такую попытку — и сам видишь, что из этого вышло. Людьми, как видишь, овладел страх, и они перестали верить друг другу. Что тут поделаешь? Поди скажи им, что надо бы объединиться и прогнать подлого Густава, который хочет их погибели. Они теперь и друг друга станут бояться, никто даже пальцем не пошевелит. Ну, мальчуган, пойду-ка я домой, а ты живи спокойно. Я попробую узнать, что с твоим отцом, а ты завтра забеги ко мне. Но пока лучше бы тебе вообще из дома не выходить. Агата о тебе позаботится. Ну, прощайте.

Экономка Агата подняла заплаканное лицо, как будто собиралась что-то сказать, но лишь беззвучно шевельнула губами. Кум Матей дернул правым плечом, поскреб свою бобровую шапку и, пригладив на ней ворс, вышел.

Вит пошел следом. В лавке еще чадила масляная коптилка, освещая тревожным, дрожащим светом опустевшее поле битвы — опрокинутые полки, скамейки и стол. Через выломанные двери проникал ледяной воздух надвигавшейся октябрьской ночи, и сумрак, полный шорохов, мелькавших теней и отдаленных таинственных звуков, переходил в кромешную тьму.

Матей постоял немного посреди учиненного разгрома. Повздыхал и подергал плечом. Склонившись над выломанной дверью, что валялась на мостовой, он с горечью произнес:

— Сегодня это никак не поправишь, все вдребезги. Запри дверь из мастерской в дом и подопри чем-нибудь. Впрочем, слух об этом происшествии уже по всему городу разнесся, так что бандиты и воры давно о нем прослышали. Впрочем, всякий знает, что там, где похозяйничали люди герцога, взять уже нечего. Спокойной ночи, малыш.

— Спокойной ночи, крестный.

Вит смотрел, как фигура крестного исчезает в густеющем тумане, как он идет, спотыкаясь на неровной мостовой, слушал, как затихают его удаляющиеся шаги. И вот все смолкло. Ночь и одиночество навалились на мальчика, и ужасная тоска сжала сердце. Что с ним будет? Он стоял и плакал, зажимая рот ладонью, чтобы сдержать рыдания. Потом Вит вытер слезы рукавом обтрепанной куртки, поднял масляный светильник и, освещая себе дорогу, вернулся на кухню. Тут его ждал еще один сюрприз.

В кухне горела лучина, прижатая кружком от плиты. Пламя освещало Агату; она завязывала огромный узел.

— Что вы делаете? — спросил Вит дрожащим от рыданий голосом.

Агата дернулась, как человек, застигнутый на месте преступления. Она была почти старуха, и лицо ее никогда не отличалось приятностью. Но сейчас Вит испугался. Красные, заплаканные глаза светились злобой.

— Ухожу, — хрипло бросила служанка, — здесь не останусь, не хочу быть заодно с бунтарями и смутьянами. За этого Матея еще примутся, как и за твоего отца, помяни мое слово! Да и сам, смотри, не ровен час!

Грозя мальчику одной рукой и держа узел в другой. Агата вышла из кухни.

Вит был настолько поражен и потрясен, что ему даже в голову не пришло окликнуть экономку и попросить ее остаться. В полном расстройстве он не нашел ничего лучшего, чем свернуться клубочком у холодной плиты, которую никто не растопил, чтобы приготовить ужин, и долго плакал, пока не уснул. Забыл Вит и выполнить наказ Матея запереть дверь, ведущую из мастерской в дом, и чем-нибудь припереть ее. Дом так и оставался открытым всю ночь.

Единственным существом, которое проникло в дом, был бродячий пес. Рыская по кухне, он унюхал миску с остатками пшенной каши. Слопав кашу, он рассудил, что согреться можно только рядом с мальчиком. И свернулся клубочком под боком у Вита — так они и провели ночь, согревая друг друга.

Глава III

Пес, проникший в дом шапочника и теперь по-дружески жавшийся к спине Вита, принадлежал прежде меняле из ломбарда, поколотившего одного из герцогских прихвостней, когда тот пытался всучить ему вместо настоящего талера монету, в которой золота было не больше, чем меда в морской воде. Но в тюрьме оказался не солдат, пытавшийся сплутовать, а честный меняла, и пес лишился своего хозяина.

Он бегал по городу, питаясь чем попало. Подбирал отбросы около мясной лавки или на рынке между рядов, где торгуют рыбой и дичью, или, на худой конец, в мусорной куче, если больше нигде ничего приличного не попадалось. Иногда ему везло, и он до отказа набивал брюхо, но чаще ложился спать на голодный желудок. Как раз в поисках пищи он и сунулся в дом шапочника. Там он наелся, а мальчик, к которому он притулился, не прогнал его, поэтому пес признал этого маленького человека своим новым хозяином и сторожил дом так добросовестно, что утром прогнал двух воров, которые как раз собирались попытать здесь счастья. Вит об этом не знал — он заснул таким крепким сном, что не слышал ни лая, ни рычанья собаки, ни проклятий искусанных жуликов.

Наконец утренний холод, проникший через высаженные двери, жесткий пол и несколько блох, перебравшихся с собачьей шерсти под рубашку Вита, сделали свое дело — мальчик проснулся. Еле брезжил хмурый рассвет, прояснился только краешек неба. Заметив, что мальчик заворочался, пес отполз чуть поодаль и, виляя хвостом, стал покорно ждать.

Пробуждение было странное и малоприятное. Первое, что Вит обнаружил, было то, что лежит он вовсе не в своей постели, а на голом полу. И тут же с поразительной быстротой, еще не решаясь открыть глаза, понял, где лежит и почему, припомнив все, что произошло накануне. «Наверное, лучше бы и вовсе не просыпаться, — подумал сын шапочника, — ведь ничего хорошего ждать не приходится». И, уже проснувшись, еще долго лежал, упорно не открывая глаз и думая об отце и о том, как ему помочь.

Представьте себе, что это вы проснулись утром не у себя в постели, а где-то у остывшей плиты, в комнате, куда через открытые двери задувает холодный ветер, и первым, что предстает вашему взору, оказывается какая-то незнакомая псина. Огромная овчарка лежит, разинув пасть и высунув длинный розовый язык.

В испуге Вит закрылся рукой, ожидая, что собака вот-вот на него бросится, и закричал. Жалкий бродячий пес, привыкший, что его отовсюду с отвращением гонят, встал и безропотно поплелся к дверям. Там он сел и, кротко глядя на мальчика, преданно вилял хвостом, словно просил, чтобы тот его не выгонял.

Полная покорность собаки не вызывала сомнений — Вит понял это даже спросонок, даже несмотря на свой испуг. Возможно, подумалось мальчику, само небо ниспослало ему такого товарища, чтобы скрасить одиночество.

— Эй, поди-ка сюда, не знаю, как тебя зовут, — позвал мальчик пса.

Уловив дружескую интонацию, пес сразу завилял хвостом и на брюхе подполз к Виту, стараясь как можно нагляднее проявить свои дружеские намерения.

— Как ты сюда попал? — спрашивал Вит, почесывая его за ухом.

Опрокинувшись на спину, пес подставил ласкам мальчика живот и попытался лизнуть ему руку. С этой минуты, словно постигнув сходство своих судеб, мальчик и собака, одинаково брошенные, стали друзьями.

Вит притянул пса к себе, обнял за шею и, как будто животное могло его понять, рассказал, обливаясь слезами, все, что с ним произошло. Увидев слезы, пес заскулил и стал облизывать мальчику лицо. Они долго ласкались друг к другу, и Вит успокоился.

— Эй, как тебя, есть хочешь? — спросил Вит, у которого желудок уже ныл от голода. — Надо пошарить, авось Агата нам что-нибудь оставила.