Мы с Костиком, стр. 10

Мама удивлённо взглянула на него, но спорить не стала.

— Панфёрова категорически против собак, — с выдержкой начала она. — Панфёрова считает, что держать в городских условиях собаку всё равно что…

— И правда, зачем в городских условиях собака? — повторил Костик и снова ушёл за газету.

Меня очень интересовало, кто же такая эта Панфёрова, но спрашивать об этом теперь было неуместно, и я молчал.

В таких случаях всегда лучше помолчать, тогда быстрее наступает тот момент, когда уже всем нечего больше сказать.

Так было и теперь. Молчание затягивалось, и мама уже стала нервничать и снова отняла у Костика газету.

— Ты всё понял? — сказал он.

— Всё, — сказал я.

— Так, — сказал он. — Тогда тащи сюда эту собаку. Надо же на неё посмотреть.

Я вскочил и помчался в коридор за Гудерианом. Он тихо грыз боты Максимовны. Когда он заметил меня, он вскочил и хотел спрятать боты под себя, но я вырвал их у него и забросил за сундук. Конечно, надо было его как следует наказать, но ещё, чего доброго, обозлится и кого-нибудь цапнет. А этого только и не хватало. Поэтому я ласково погладил его по голове и спокойно повёл в комнату. Максимовна поджала ноги и безразлично посмотрела в окно. Гудериан сидел посреди комнаты и позволял себя рассматривать.

— Интересно, что за порода? — спросил Костик.

— Думаю, крысолов, — отвечал я.

— А мне кажется, что это скотч-терьер, — возразил он.

— Ты ошибаешься, — сказал я. — Сам видел штук двадцать мышей, они и теперь там, во дворе бани номер восемь, так что могу показать.

— Подумать только, — сказала мама. — У нас на даче полно мышей.

— Да, кстати, — спросил Костик, — а где ты её взял?

— Мне её поручили, — сказал я. — Хозяева уехали в Австралию и решили поручить её мне.

— Скажите, какое доверие! — усмехнулся Костик.

— В Австралию… — вздохнула мама. — Ездят же некоторые в Австралию! Только лучше бы они взяли её с собой.

— В Австралии плохой климат, — возразил я. — Она бы там не прижилась.

— Логично, — сказала мама. — Ну они, надеюсь, сообщили тебе, как её зовут?

— Её зовут Гудериан, — сказали.

— А я, между прочим, уезжаю на целину [4], — ни с того ни с сего сказал Костик. — Так что, если понадобится, могу прихватить собаку с собой. Надеюсь, тот климат ей подойдёт.

На этот раз мама забыла обо мне.

— То есть как на целину? Почему на целину? — воскликнула она. — Тебе же предлагали Бельгию или Бразилию!

— Нет, — сказал он. — На целине я нужнее.

— Но ты и здесь нужен, — возразила мама.

— Там я буду ещё нужнее, — сказал он и снова скрылся за газетой.

Мы же некоторое время удивлённо смотрели на газету, но тут Гудериан вдруг радостно залаял и поставил передние лапы на стол.

Максимовна тихо сползла со стула и направилась к выходу. Все посмотрели ей вслед. Когда же она вернулась, в руках у неё были покусанные боты. Она протягивала их Костику, и лицо её было прямо как на иконе.

Нет больше у меня собаки…

И подстилку уже убрали!

Исподтишка действуют.

Максимовна котлеты жарит…

Ведьма!

Буду я её котлеты есть!..

Дождётся…

Да как же мне после этого на двор показаться?

Я чуть не завыл, но сдержался. Может, ещё не всё потеряно, может, и вернут ещё.

— Максимовна, — как можно спокойнее сказал я, — давайте я вам ведро вынесу.

Она недоверчиво покосилась на меня.

— Выноси, — говорит. — Но ты сделаешь это не для меня, а для себя.

— Хорошо, — говорю. — Я сделаю это для себя.

Взял ведро и на задний двор понёс. На заднем дворе как раз Жёлудь был. Он, как всегда, у одной машины тёрся. Хозяин машины в радиаторе копался, а Жёлудь ему советы давал. Я подошёл: ведь это очень интересно, что там у машины внутри.

Хозяин машины — старичок, наверное. Хоть голова у него в радиаторе, но и по ногам видно, что старичок. Ноги на деревянной скамеечке стоят, слабые какие-то ноги, стариковские. Стащит у него Жёлудь что-нибудь, обязательно стащит. И так мне этого старичка жалко стало, так жалко, что чуть не заплакал. Странно, ведь я и лица-то его не видел… А потом и себя жалко стало, и всех-всех. Даже Максимовну — всё равно она старая и одинокая.

А Жёлудь вдруг оглянулся.

— А, следопыт… — говорит. — Где же твоя ищейка? — и усмехнулся, будто знает что-то.

— Украл, — говорю. — Вор ты и больше ничего! Так и смотришь, что бы стащить.

Жёлудь покраснел и на меня наступает.

— За воров знаешь что бывает?

Я пячусь, а он наступает. Хозяин машины голову поднял, старый он всё-таки.

— Вор, — твержу, — подлый вор…

Много хотел сказать, но вдруг разревелся. И что это я такой плаксой уродился?

Жёлудь перестал наступать.

— Эх, ты, — говорит, — нюня. Не видать тебе собачки, как своих ушей. Зачем такому растяпе собака? Да когда у меня собака была, так я с ней в сараях ночевал. Когда пропадала, по всему городу искал. И, представь себе, находил. Потому что я таким размазнёй не был.

— Подлый вор, подлый вор! — твержу я.

— Иди, иди отсюда… Проваливай. Зачем мне твоя собака! Знаю где, да не скажу, собаку жаль. Не хозяин ты для такой собаки, только животное зря испортишь.

И он вытолкал меня со двора.

И вдруг налетели на меня все ребята, свистят, хохочут, ведро ногой поддали, и Сонька-Щипаха щиплется со всех сторон. Только Светланка жалеет и ревёт за компанию… Повалили и давай по снегу катать.

— Сюда! — кричат. — Сюда! Сейчас мы из Стрючка деда-мороза сделаем.

Снег глаза залепил, за ворот набился. Чуть-чуть деда-мороза не сделали, даже ведро на голову надели, но вдруг бросили и разбежались.

один

Не могу я больше ходить в школу, не могу!.. И дома жить не могу. И с ребятами играть!.. Ничего не могу больше. Может, болезнь у меня такая, и только снаружи я как все, а внутри у меня всё перепуталось…

Уже пора быть в школе, а я всё ещё сижу на крыше сарая во дворе бани № 8.

Сначала я свистел и звал её, но потом пошёл густой и липкий снег, и я устал ждать. Я натянул на голову пальто, спрятал руки в рукава и больше не шевелился. Я мог заснуть и замёрзнуть, но почему-то меня это не очень волновало.

Наверное, я всё-таки заснул, потому что вдруг свалился с крыши и покатился по углю.

Я отряхнулся и пошёл.

Шёл и шёл и почему-то пришёл в школу. И вовсе я не собирался туда приходить, просто так пришёл.

В раздевалке, за железной сеткой, сидела и вязала свой чулок нянечка «Шиворот-навыворот».

— Шиворот-навыворот, шиворот-навыворот, — бормотала она, и спицы мелькали в её руках.

А я следил за её руками и всё боялся, как бы она не сбилась. И мне стало казаться, что она колдует, и сейчас прилетят двенадцать лебедей и…

И действительно, тяжелая входная дверь вдруг с грохотом распахнулась, ворвались старшеклассники и, раздеваясь на ходу, стали швырять свои пальто прямо через сетку. «Шиворот-навыворот» еле успевала их подхватывать.

И моё пальто полетело вместе с остальными.

Зарядка уже кончалась. Физкультурник командовал «вдох-выдох».

Когда я приоткрыл дверь, он как раз делал выдох. Он стоял к двери спиной и нагнулся, чтобы сделать выдох. Его голова была между ног и глядела оттуда прямо на меня. Зачем-то я присел и сказал «здрасти».

Ничего смешного в этом не было, но все, кто не делал выдох, все они захохотали. А физкультурник очень обиделся. Он у нас вообще очень обидчивый и подозрительный. Когда он идёт по коридору, то всё время оглядывается на тех, кто идёт за ним. Ему кажется, что за спиной его обязательно передразнивают…

Так и тут. Ему сразу же показалось, что я его передразниваю. Он покраснел и сказал, что он мне этого так не оставит. А я почему-то сказал ему «пожалуйста».