Перо ковыля, стр. 34

Когда смотришь на летящего вяхиря, видно, что это сильная, неутомимая, хотя и тяжеловатая, быстрая птица (среди голубей нет тихолетов), для которой нет непреодолимых расстояний. Когда же в отдалении видна тысячекрылая стая, направляющаяся к месту ночевки, кажется, что все в ней безмерно устали за день, и каждому хочется одного: лишь бы долететь до ближайшего безопасного лесочка. Движение большой стаи и расстояние скрадывают настоящую скорость полета отдельных птиц, не знающих усталости.

Вяхирь — стайная, но не колониальная, птица, верная месту: постоянны гнездовые участки пар, постоянны места ночевок стай. Как только начинает собираться летняя стая из молодняка первого выводка и немногих взрослых птиц, она каждый вечер прилетает в одно и то же глуховатое лесное урочище. Птицы, уверенные в своей безопасности, гудят так, что в тихую погоду слышно их далеко окрест. К осени, когда вяхири начинают менять подносившийся наряд, все пространство под деревьями, где они ночуют, покрывается сизоватыми перьями.

Улетают вяхири, не дожидаясь предзимья. Но некоторые пары остаются зимовать в малоснежные зимы, словно угадывая наперед, какими они будут, и доживают до весны, кормясь по обочинам, степным выдувам, окраинам сел и городов.

Пустельга

Еще до первого ночного заморозка успели скосить кукурузу с большого придорожного поля, и прежде, чем перепахать землю под урожай будущего года, выгнали сюда скотину, чтобы подобрали коровы листья, обрубки початков, кое-какие сорняки повыщипали. Медленно бредет никем не подгоняемое стадо, реют над ним, мелькают у коровьих морд, носятся взад и вперед, сверкая вороненым пером, сотни касаток. Последнее стадо. Последняя стая. Вспугивают коровы мух, мелких жучишек, а ласточки тут же схватывают легкую добычу, которая не желала взлететь сама. Чуть повыше касаток летает над полем еще одна птица. Она тоже охотится, но, наоборот, держится от коров в стороне, чтобы те не вспугнули ее добычу.

Пролетев немного, птица поворачивает навстречу ветру и останавливается в воздухе, свесив развернутый хвост и трепеща острыми крыльями. Когда ветер становится сильнее, она зависает на месте, едва заметно подправляя свое положение движением полетных перьев — словно ложится на воздушный поток, держа крылья и хвост таким образом, что подъемная сила становится равной силе тяжести.

По этой манере высматривать на земле жертву безошибочно узнается маленький сокол степных перелесков, высоких обрывов, окраин больших городов, деревенек с обветшавшими, древними церквушками — пустельга. Ловит она и жуков, и кобылок, но больше любит живущую по норам четвероногую мелюзгу из неистребимого племени грызунов. Остановившись в воздухе, птица внимательно осматривает поверхность земли. Не приметив никого, отлетает по ветру на другое место, потом дальше и дальше, пока не окажется в ее когтях замешкавшаяся полевка, сусленок, ящерица или жук.

Схватив в лапы полевку, пустельга несет ее к шеренге телеграфных столбов, где, усевшись на перекладине, неторопливо съедает добычу, чистит клюв и подремывает, распушив перо и перекрестив за спиной концы крыльев. Потом взлетает и скрывается за лесной полосой в том направлении, куда летят в эту пору почти все перелетные птицы. Могла бы и на зиму остаться: одета тепло, холодов не страшится, но снег скрывает от нее привычную наземную добычу, а за птицами она гоняться не мастер. Остается иногда, в «мышиные» годы, когда есть возможность ловить неосторожных зверьков на снегу.

Этот маленький сокол такой же охотник-мышелов, как и сова. Одинакова их добыча, хотя сова не берет дань с сусличьего племени, а пустельга не ловит тех, кто выходит из норок ночью. Часто гнездятся бок о бок, охотятся на одних и тех же полях, но в разное время суток. И охотничий прием у пустельги такой же, как у совы, — быстрый бросок сверху, но не погоня. Потому и летает невысоко, чтобы не упустить замеченную жертву.

У опытных птиц промахи редки, но быстрая, проворная добыча уходит и от них. Однажды я видел, как ушел от пустельги в открытой степи большой тушканчик. Выскочив из разрушенной плугом норки, ошеломленный зверек сделал два или три неуверенных прыжка, оглядываясь, куда бы поскорее спрятаться от яркого солнца. Но его уже успела заметить летевшая за трактором пустельга, и казалось, что жить ему осталось секунды, что даже длинные ноги не спасут растерянного беднягу от быстрокрылого врага. Однако он проскакал по степи не менее километра, изменяя направление именно в тот миг, когда когтистые лапы едва не касались его спины, и влетел пулей в чью-то норку, оставив пустельгу ни с чем.

Пустельга никогда не торопится съесть добычу, как бы голодна ни была. Сусликов она разделывает так аккуратно, что остается от них почти целая вывернутая и отмездренная шкурка с крупными косточками ног на ней. Мелкие птицы попадают пустельге в когти так редко, что охоту на них можно считать случайной и не ставить ей в вину. У одной пары на двести семьдесят мышей, хомячков и полевок, тридцать три ящерицы и полсотни хлебных жуков-кузек, пойманных для себя и птенцов, пришлось всего-навсего четыре птицы. Наверное, поэтому так безбоязненно относятся к пустельге мелкие пичуги, без волнений перенося ее присутствие даже вблизи собственного гнезда. В конце лета сокола можно видеть в самой гуще предотлетной стаи воронков, отдыхающих в полдень на карнизе или проводах. Однако когда пустельга появляется среди стрижей, те стремятся подняться выше, словно избегая даже ничтожного риска. Как настоящему охотнику, ей чуждо убийство ради убийства, и во взгляде ее спокойных черных глаз нет ни свирепости хищника, ни надменности сильного.

Пустельга не строит гнезд, и поэтому не всегда в хороших охотничьих угодьях удается паре найти место, где положить яйца и вывести птенцов. На береговых обрывах годятся для этого небольшие пещерки, в стенах зданий — балочные ниши и вентиляционные ходы, в старых парках и перелесках — широкие дупла двухсотлетних лип и тополей. А на равнинах лесостепи пустельгу обеспечивают временным жильем только сороки и грачи. В лесополосах под Эртилем, созданных в одном из самых безлесных уголков Черноземья, более пятидесяти лет не было ни грачей, ни сорок, и пустельга ненадолго останавливалась здесь только на осеннем пролете. Когда же тут осела первая пара сорок, весной следующего года их гнездо было занято соколиной семьей. Прилетев на место, едва сошел с полей снег, пустельги завладели сорочьей постройкой и несколько дней охраняли ее, неотлучно по очереди сидя вблизи, чтобы ни сороки, ни кто другой не захватили.

Пустельги и в грачиных колониях нередко появляются одновременно с передовыми грачами, пока еще не все уцелевшие за зиму гнезда заняты хозяевами. В грачевниках судьба выводка не подвергается той опасности, которая обычна, если соколки селятся на отшибе. Грачи в их гнезда не заглядывают, а вороны и сороки опасаются появляться поблизости, пока не поднимется на крыло шумливый грачиный молодняк. В другом же месте не так уж редко сороки, собравшись до десятка, сдергивают насиживающую пустельгу с яиц и растаскивают их у нее на глазах. Иногда и пустельга, не ради мести, конечно, ловит на корм своим птенцам короткохвостых сорочат-слетков.

Пустельга, пожалуй, единственная из хищных птиц, которая легко приживается даже в городах. Особого внимания она к себе не привлекает, улетая охотиться за городскую черту: на открытые поля, луга или еще не застроенные пустыри. Поднявшись на крыло, молодые долго в семье не живут. Пройдя короткую школу обучения охоте, они расстаются с родителями и друг с другом. Этот соколок — охотник-одиночка.

Осенью пустельге на большой высоте делать нечего, ее пролетный путь — это и охотничья дорога. Но зато весной, когда птицей овладевает иное настроение, она не может жить без высоты. Не рядом, а чуть поодаль друг от друга самец и самка входят в восходящий ток нагретого над сухим склоном воздуха, и, ни разу не взмахнув крыльями, по крутой спирали уходят под самое облачко, заслонившее солнце. Там птицы, едва различимые снизу, как маленькие ласточки, подлетают друг к другу и стремительно скользят к горизонту или, наоборот, подтянув крылья к корпусу, наращивают скорость до предела — до свободного падения. Сокол есть сокол и свободный полет — его стихия.