На речных берегах, стр. 35
Меня долго удивляло, как такая жабья рать поддерживает свое существование: для их головастиков нужна большая лужа, маленький пруд, но никак не большая река с сильным течением. Часть жабьего рода плодится на остатках разливов, но многие родятся на высоком крутобережье.
Дон живет не только своими притоками, но и донными и береговыми родниками. Местами берега непроходимы из-за обилия постоянно сочащейся из-под земли воды. Тут же — свежие и старые оползни. Сползая, пласты глинистого грунта перегораживают путь родниковым струйкам, и тогда на склоне, высоко над рекой образуются маленькие висячие озера. Края их обрастают чахлым, редковатым тростником. Поселяются здесь варакушки, поют камышевки, прилетают на водопой птицы с полей.
Хотя вода этих висячих озер в основном родниковая (попадает и дождевая), она прогревается быстрее, чем в реке и старицах, и сюда собираются на икрометание жабы. В мае берега таких водоемов бывают обведены сплошной черной каймой из тысяч выплывших на прогретое мелководье жабьих головастиков. А летом по всему берегу начинается расселение жабят, похожее на непродолжительное нашествие.
Летом не бывает тихих ночей на реке. Когда уже отпоют свое соловьи, когда успокаиваются лягушки, смолкают кукушки, варакушки и камышевки, наступает время шестиногих певчих. Сгущаются сумерки — и со склонов правого берега раздается негромкое, суховатое стрекотание. Поспешный поиск невидимых музыкантов не приносит успеха: стрекотание мгновенно обрывается. Но из соседнего кустика таволги, из зарослей бурьяна как продолжение звучит негромкая трель, повыше — еще одна, пониже — другая; справа, слева, впереди, позади вступают в хор все новые исполнители. Они рядом и нигде. И только тот, которого пытались найти, молчит. Надо запастись терпением, замереть, чтобы таинственный невидимка осмелел снова.
Темнеет быстро, и хотя стрекотание раздается в нескольких сантиметрах от лица, глаз едва различает на одном из стеблей неясную, вибрирующую тень. Вроде небольшой, истощенный тараканчик, уцепившись за травинку, мелко и часто дрожит от вечерней свежести. Стрекотание негромкое и позволяет без помехи слушать другие ближние и дальние голоса и звуки. Но с наступлением полной темноты оно сливается в сплошной, беспрерывный звон, висящий над тускло мерцающей рекой. Неизвестно, откуда он исходит. Он — везде. Сколько «музыкантов» создают звучание такой силы? Пиликанье одного слышно лишь за несколько шагов. Общий звон слышен дальше и лучше многих громких и сильных криков и свистов. Заполняя собой все пространство, звон не убавляет ночной тишины, не вызывает раздражения своей монотонностью. Он словно останавливает время: ведь, возникнув, должен же он или кончиться или прерваться на миг, стать слабее, сильнее. А он все звенит и звенит. Застыла река, и только луна, поднимаясь все выше и выше, разгоняет наваждение.
Кто же они, эти «музыканты»? Травяные, или стеблевые, сверчки-трубачики. Долина Дона послужила такой же дорогой на север для этих южных насекомых, как и для некоторых птиц: степной овсянки-просянки, черноголового чекана, кулика-сороки.
Около трех десятилетий просянка считалась исчезнувшей с верхнего Дона. Причина исчезновения казалась очевидной: все меньше оставалось травяных, бурьянистых мест, необходимых этой самой нелесной из местных овсянок. Ее самцы весной токуют на сухих прошлогодних стеблях бурьяна. Тут же в бурьяне просянка гнездится. Возможно, что возвращению просянки способствовало быстрое расселение заокеанского пришельца циклахены. Эта могучая, до двух метров в высоту полусорная трава, непригодная ни на какой корм, так быстро завоевала все доступное жизненное пространство, что ее сплошные заросли заняли даже неухоженные огороды и пустыри. Великолепно прижилась она на донских и хоперских склонах. Вот почему в мае 1983 года число гнездящихся просянок на километр склона от села Сторожевого до соседнего села Урыва достигло четырех-шести пар.
Есть на Дону еще одно певчее насекомое, увидеть которое удается нечасто даже во время разлива, но чьи следы вредительства встречаются повсеместно. Это медведка, или волчок. Сырая песчаная полоса речного заплеска на левом берегу по утрам бывает сплошь разрисована неровными дорожками-валиками над их ходами. Волны, ветер и солнце днем выравнивают песок, а за ночь шестиногие землекопы прокладывают ходы снова. Достается от них пойменным огородам. Единственный враг медведок, охотящийся на них специально, удод, как ни старается, не может нанести вредителю заметного урона, хотя некоторые пары кормятся сами и птенцов выкармливают чуть ли не одними медведками, обнаруживая их в земле скорее всего на слух. В мае над заселенными медведками лугами и огородами всю ночь висит стрекотание их самцов, которое смешивается с криком тысяч лягушек.
Днем стена Обвала издали выглядит цельной, без единой трещинки. Но летом тут громко чимкают воробьи, верещат скворцы, с визгом носятся черные стрижи. Птицы то и дело подлетают к обрыву и исчезают в трещинах, норках, щелях, пещерках, где находятся гнезда и птенцы. Главные хозяева стены — пара бирюзовоперых сизоворонок, занимающих из года в год одну и ту же широкую нору, выдолбленную в мелу крепкими клювами. Вечером, когда смолкают и прячутся дневные птицы, подает голос сыч. Из какой-то расселины словно высыпаются десятки темных силуэтов летучих мышей: вылетают на охоту маленькие нетопыри. Перед рассветом они возвращаются к своему неприступному убежищу, но, собираясь вместе, несколько минут клубятся перед входом едва различимым темным облачком, прежде чем исчезнуть в нем.
Чуть пониже Обвала правобережная круча покрыта лесом. Он начинается густыми ивняками прямо от воды. Тут и травы растут как деревья: борщевик и лопухи достигают трехметровой высоты. В лесу главная порода — дуб. Клен, ясень, липа и яблоня — вроде его свиты. Дуб здесь рубили не раз, и нет в лесу вековых, в два обхвата деревьев. Но зато грушевые стволы с чернеющими в них дуплами говорят о почтенном возрасте. И что ни дупло — кто-то в нем живет: куница, сова, синица.
Бьют из мела ключи. Вода в них холодна, как в любом роднике, но чище и прозрачнее ее быть уже не может. Сквозь метровую толщу такой воды можно читать газетный текст и не ощущать преграды. И белизна Обвала кажется очень чистой. Только зимой на фоне снега она отливает явной желтизной.
Близко осеннее равноденствие. Пустеет день ото дня большая река. Лишь стоят на песчаных коленах последние цапли, да бегают по бережку трясогузки, словно провожая медлительные баржи и маленькие буксиры. Перед закатом налетят с полей темными облаками скворчиные стаи ночевать в тростниках. А уж в ночном небе только выпь каркнет, и воцарится над рекой настоящая первобытная тишина.
Серая цапля
К концу лета, каким бы оно ни было, засушливым или с проливными дождями, убывает вода в степных прудах и озерах, отходит от берегов — где совсем немного, где на десятки шагов. И у новой границы воды и суши столько разных звериных и птичьих следов, что не сразу разгадаешь, кто прилетал, прибегал, приплывал сюда искупаться, напиться, поохотиться, отдохнуть. Утки плотно утрамбовали широкими лапами небольшую площадку среди кустиков частухи и обсохшего стрелолиста, кулики натоптали узенькие тропинки, белые трясогузки напечатали крошечные елочки, округлые ямки оставила лиса. И среди этой разноследицы — огромные, будто ненастоящие, следы серых цапель: без малого двадцать сантиметров от когтя до когтя каждый. Медленно бродят по мелководью долговязые серые птицы. Сделав несколько вкрадчивых шагов, замирают, как изваяния, вытянув вверх длинную шею. Заходят в воду по самое брюхо. Качнет волна — проплывут немного и снова, став на дно, замрут.
Цапля может плавать, хорошо ли, плохо ли, но может. Раненная в крыло птица, упав на воду, не старается поскорее выбраться на берег, а уплывает подальше от охотника к спасительным зарослям тростников. Плывет этаким корабликом, высоко подняв голову на вытянутой шее. Однако, опускаясь на воду, затянутую ковром ряски, лягушатника или гречихи, сквозь который не видно дна, или на сильно взмученном месте умеющая плавать птица прибегает к такому приему: вытянув на всю длину ноги с растопыренными пальцами, не складывая крыльев, медленно погружается в воду до брюха. И если пальцы не коснутся опоры, цапля одним взмахом развернутых крыльев поднимается в воздух и перелетает на другое место.