На речных берегах, стр. 29
Когда в середине лета молодняк поднимется на крыло, когда молодое коршунье познает высоту и овладеет всеми видами полета, собираются коршуны семья к семье в сотенные стаи, как многие нехищные птицы. Эта общительность еще раз подчеркивает их неразбойничий характер. И сами стаи, когда все птицы поднимаются в воздух, не производят зловещего впечатления. Наоборот, провожаешь их с таким же сожалением, как и журавлей.
Лысуха
Все меньше свободнотекущих рек остается на равнинах степной зоны: большими и малыми водохранилищами становятся их долины. Так стало и с Воронежем. Когда-то по этой реке от Рамони до Дона провел небольшой боевой корабль Беринг, а в петровские времена с воронежской верфи сходили на воду корабли для морских сражений. Еще и в послевоенные годы к возрождающемуся городу плотогоны даже в межень уверенно проводили с верховьев стометровые плоты. А потом быстро захирела, обмелела река, год от года затягивая свое русло овражными выносами, теряя береговые родники. Полноводная и рыбная прежде, она все больше становилась лягушачьим царством, пока в 1972 году чуть повыше ее устья не стала поперек долины плотина с водосбросом и судоходным шлюзом.
В низовье сложился режим глубокого озера, а теплые мелководья верховьев стали быстро зарастать тростником, камышом, рогозом, телорезом и другой водяной травой, превращаясь в настоящий рай для водоплавающих и околоводных птиц. А ко всему весна того года после осенне-зимней засухи была на огромных пространствах Русской равнины безводной, без половодий, без разливов, и неисчислимое множество пернатых скопилось на тех мелководьях, потому что большинству из них лететь было некуда. Долетали они до привычных родных гнездовий и словно беженцы покидали их, спеша поскорее отыскать новое пригодное для жизни место. Цапли, поганки, крачки, утки валом валили со всех сторон. Так осела и прижилась здесь масса птиц, которых прежде и на пролете видели редко и не каждый год.
Тут уже не бывает разливов и ледоходов. Поднимется немного полая вода, открывая ранней рыбе ход на нерестилища, медленно растают под солнцем и теплыми ветрами ледяные поля на плесах, и закипит почти до самого ледостава птичья, рыбья, лягушачья и комариная жизнь. Самыми ранними весенними поселенцами становятся те, кто может нырять, потому что только на дне в эту пору можно найти корм. Первыми прилетают нырки седыши и белобоки, нарядные чомги и аспидно-черные лысухи.
Даже на рассвете, когда в белесо-сероватой мгле едва различимы на невидимой воде птичьи силуэты, лысуху при ее утином росте трудно принять за утку или нырка. Не потому, что пером черна, а потому, что плавает не по-утиному и ныряет иначе, чем нырок. Плывя медленно, лысуха словно беспрестанно кланяется собственному отражению, кивая каждому гребку, как голубь — каждому шагу, а короткий хвостишко чуть приподнят над водой. Прибавляя скорости, птица перестает кивать, кладет хвост на воду и скользит по ней, словно утюжок. Ныряет легко: сильным толчком лап приподнимается над водой, как бы становясь на твердую опору, и без плеска, по-дельфиньи окунается, опускаясь вертикально вниз. Но под водой ей держаться трудно, и она часто выныривает хвостом вверх.
Летят лысушьи стаи ночами, останавливаясь для отдыха только на большой воде. Ни одна лысуха на весеннем пролете не опередит вскрытия рек. Весной ее никогда не встретишь на полевой луже, а летом — на чистеньком лесном озерце или затянутом ряской бобровом прудике, куда любят прилетать чирки и большие утки. И не потому, что там голодно или спрятаться негде. Лысухе, чтобы подняться в воздух, нужен разгон. Плавая не хуже утки и летая по-утиному, она не может взлететь свечой даже из низенькой осоки: слишком мала сила коротких крыльев, чтобы они подняли с места тяжелое тело птицы, даже против сильного ветра. Только в редких случаях, чтобы не огибать невысокое препятствие по воде, лысуха, натужившись, неуклюже перелетает через него и тут же шлепается как попало.
Она охотнее переплывает открыто километровый плес, нежели дает работу крыльям. А для взлета ей обязательно нужен длинный разбег. Посуху она ковыляет, еле переставляя ноги, а по воде бежит, взметая лапами фонтанчики брызг, так быстро, что всплеск от первого шага едва успевает осесть, когда птица делает уже десятый. Отчаянно махая на бегу крыльями, лысуха набирает необходимую взлетную скорость и по отлогой глиссаде поднимается в воздух. Когда на крыло поднимается сразу большая стая, ее общий пробег длиннее, чем у отдельной птицы, потому что, теснясь, лысухи мешают разбегу друг друга. И если в предзимье, во время ледостава, соблазненные изобилием корма, задержатся черные птицы на последней полынье, то окажутся они пленницами родной стихии, и еще до того, как замерзнет вода, станут добычей пернатых или четвероногих хищников, потому что ни взлететь с маленького оконца, ни уйти по льду или рыхлому снегу они не могут. А мороз им не страшен.
В день возвращения на гнездовые места стая, которая в пути была как одна огромная семья, перестает существовать. Те пары, которым посчастливилось уцелеть и остаться вместе на весеннем и осеннем перелетах и зимовке, быстро находят и занимают свои прошлогодние семейные участки, и главной их заботой на много дней становится защита этих участков от старых и новых соседей. Хозяевам, главным образом самцам, то и дело приходится вступать в поединки с теми, с кем еще вчера на последней остановке мирно плавали бок о бок. Сегодня же это не соперники, а самые настоящие враги, у которых только один путь установления отношений — силой.
Сильным себя считает каждый самец. Он без колебаний бросается на других лысух, оказавшихся неподалеку от его участка или даже на ничейной воде. А участок — это сколько-то метров по краю камышовых зарослей и полоса чистой воды перед ними, защищать которые надо и справа, и слева, и спереди. Тыл прикрыт стеной почти непролазной крепи, хотя нарушитель может подобраться и оттуда.
Границы устанавливаются не с первого раза, но когда они признаны сторонами, встречи соседей в этой зоне оканчиваются хотя и не мировой, но зато без драки. Межевые кустики или травинки, торчащие из воды, служат пограничными знаками на невидимой черте, которую переплывать нельзя. Около них и происходит «обмен любезностями». Самцы в угрожающих позах: шея положена на воду, а полуразвернутые крылья приподняты над спиной, как черный парус, — сходятся у этих травинок клюв в клюв и застывают друг перед другом. Сзади на помощь обоим подплывают их самки. Безмолвно-напряженной сцене не хватает крошечной искры, чтобы вспыхнула драка, но вместо этого лысухи расплываются в свои стороны, даже не оглядываясь. Оказывается, здесь можно только угрожать и запрещено наносить удары.
На открытой воде граница определяется на глазок: кому достаточно десяти — пятнадцати метров от края зарослей, кто чуть ли не весь плес считает своим и в любой момент готов мчаться на чужака метров за пятьдесят-шестьдесят. Чужаками считаются птицы-одиночки или пары, а к группе отношение равнодушное: если много, значит, не конкуренты. Случайная птица старается удрать и не вступать в драку с задирой. Но если тот нападает на такого же владельца, нерасчетливо выплывшего на середину плеса, то даже неожиданность и стремительность нападения не бывают залогом успеха. Противники опрокидываются на спину и начинают махать ногами, после чего, не нанеся друг другу ни царапины, спокойно и неторопливо, как ни в чем не бывало, уплывают восвояси. Если же во время стычки к одному из бойцов успевает подбежать на помощь самка, тогда победа над соперником остается за парой. Они бьют его ногами, стараясь окунуть в воду, что, как и в дуэли камышниц, считается его полным поражением. Когда в драку ввязываются самки, невозможно разобраться, кто где и чей верх. Надо сказать, что у лысух драки с соседями вовсе не привилегия самцов. Самки в этом отношении тоже задиры не из последних.