Таис Афинская, стр. 83
Эрис вздрогнула. Белки ее глаз казались громадными на бронзовом лице.
Клеофрад, как старший, встал, скрывая усмешку в серо-черной бороде.
– Мы должны осмотреть ее, дабы установить отсутствие каких-либо порочащих отметин и клейм. Но в этом нет надобности, ибо не далее как пять дней назад мы оба видели ее без одежды. Я предлагаю подписать, – он склонился над заготовленным заранее документом и черкнул свой знак вечными чернилами дубовых орешков. Подписавшись в свою очередь, Лисипп и Таис подошли к окаменевшей Эрис. Лисипп мощными пальцами ваятеля разогнул и снял серебряный браслет выше левого локтя.
– Ты прогоняешь меня, госпожа? – печально сказала Эрис, бурно дыша.
– Нет, совсем нет. Только ты не можешь больше считаться моей рабыней. Довольно напрасного ношения маски. Рабыней считала себя Гесиона, тоже бывшая жрица, как и ты, только другой богини. А теперь, ты знаешь, «Рожденная змеей» – моя лучшая подруга, заменившая мне прекрасную Эгесихору.
– Кого же заменю я?
– Тебе не нужно никого заменять, ты сама по себе.
– И я буду жить здесь с тобой?
– Сколько захочешь! Ты стала мне близким и дорогим человеком, – афинянка крепко обняла за шею и поцеловала, почувствовав что тело черной жрицы дрожит.
Две крупные слезинки скатились по темным ее щекам, плечи обмякли, и вздох вырвался следом за исчезающей, как проблеск зарницы, улыбкой.
– А я подумала, что пришел мой смертный час, – просто, без всякой позы, сказала Эрис.
– Каким образом?
– Я убила бы себя, чтобы ждать на берегу Реки!
– А я догадался о твоей ошибке, – сказал Клеофрад, – и следил, чтобы помешать тебе.
– Не все ли равно – раньше или позже? – пожала плечами Эрис.
– Не все равно. Позже ты поняла бы все, что не сумела сообразить сейчас, и подвергла бы Таис и нас тяжким переживаниям от глупой неблагодарности.
Эрис с минуту смотрела на ваятеля и вдруг склонилась на колено и поднесла к губам его руку. Клеофрад поднял ее, поцеловал в обе щеки и усадил в кресло рядом с собой, как и полагалось свободной женщине. Таис встала и, кивнув Эрис: «Сейчас вернусь», вышла.
– Расскажи нам о себе, Эрис, – попросил Лисипп, – ты должна быть дочерью известных родителей, хорошего рода по обеим линиям – мужской и женской. Такое совершенство, каллокагатия, приобретается лишь в долгой огранке поколений. Это не то что талант.
– Не могу, великий ваятель! Я не знаю ничего и лишь смутно помню какую-то другую страну. Меня взяли в храм Матери Богов совсем маленькой.
– Жаль, мне было бы интересно узнать. Наверняка подтвердилось бы то, что мы знаем о наших знаменитых красавицах: Аспазии, Лаис, Фрине, Таис и Эгесихоре…
Таис вернулась, неся на руке белую, отороченную голубым эксомиду.
– Надень! Не стесняйся, не забывай, это – художники.
– В первое же посещение я почувствовала, что они другие, – ответила Эрис, все же укрываясь за хозяйку.
Таис причесала Эрис и надела ей великолепную золотую стефане. Вместо простых сандалий, хотя бы и с боевыми когтями, афинянка велела надеть нарядные, из посеребренной кожи, главный ремешок которых привязывался двумя бантами и серебряными пряжками к трем полоскам кожи, охватывающим пятку, и широкому браслету с колокольчиками на щиколотке. Эффект получился разительным. Художники стали хлопать себя по бедрам.
– Так ведь она – эфиопская царевна! – воскликнул Лисипп.
– Я отвечу тебе, как и тому одержимому злобой лидийцу. Она не царевна – она богиня! – сказала Таис.
Великий ваятель испытующе посмотрел на афинянку – шутит или говорит серьезно, не понял и на всякий случай сказал:
– Согласится ли богиня служить моделью для моего любимого ученика?
– Это непременная обязанность богинь и муз, – ответила вместо Эрис Таис.
13. Кеосский обычай
Жизнь Таис в Экбатане после того, как Клеофрад начал лепить ее, а Эхефил – Эрис, приняла однообразное течение. Обеим пришлось вставать с первыми лучами рассвета. Ваятели, как и сам Лисипп, любили утренние часы, едва солнце вставало из-за восточных холмов и облака над гигантским гранитным хребтом на западе розовели и разбегались от мощи Гелиоса. Эхефил не торопился, работал медленно – и не слишком утруждал Эрис. Зато Клеофрад, будто одержимый священным безумием, трудился яростно. Выбранная им поза была очень нелегкой даже для столь хорошо развитой физически женщины, как Таис.
Лисипп, отгородивший ваятелям часть веранды, неоднократно являлся выручать приятельницу.
От Птолемея приходило удивительно мало вестей. Он перестал писать длинные письма и только два раза сообщил о себе устными донесениями возвращавшихся в столицу Персии заболевших и раненых военачальников. Все шло благополучно. Оба отряда, на которые разделилась армия, – Гефестиона и Александра, разными дорогами одолели ледяные перевалы ужасной высоты, где человек не мог согреться и страдал сонной одурью. Теперь войска спускались к желанному Инду.
Однажды Лисипп увел Таис в свои покои. Там, за тщательно скрытой дверью, находилась абсида с высоким, щелью, окном, напоминавшим Таис мемфисский храм Нейт. Узкий луч полуденного солнца падал на плиту чистого белого мрамора, отбрасывая на Лисиппа столбик света. Суровая серьезность и этот свет на голове ваятеля придавали ему вид жреца тайного знания.
– Наш великий и божественный учитель Орфей открыл овомантию, или гадание по яйцу. В желтке и белке иногда удается распознать заложенное в него будущее птицы. То, что она, родившись, должна перенести в своей жизни. Разумеется, только посвященные, умеющие найти знаки и затем разгадать их посредством многоступенчатых математических исчислений, могут предсказывать. Разные птицы имеют разное жизненное назначение. Для того, что я хочу узнать, необходимо яйцо долго живущей и высоко летающей птицы, лучше всего грифа. Вот оно, – ваятель взял из овечьей шерсти большое серое яйцо, – в помощь ему будет второе, от горного ворона! – Лисипп ловко рассек острым кинжалом яйцо грифа вдоль и дал содержимому растечься по мрамору. Яйцо ворона он вылил на черно-лаковую плитку. Зорко вглядываясь в то и другое, сопоставляя, он что-то шептал и ставил непонятные значки на краях мраморной плиты. Не смея пошевелиться, Таис, ничего не понимая, наблюдала за происходящим.
Наконец Лисипп принялся подсчитывать и соображать. Таис, наслаждаясь отдыхом после нелегких сеансов у беспощадного Клеофрада, и не заметила, как солнечный луч сдвинулся влево, сползая с доски. Лисипп резко встал, отирая пот с большого лысоватого лба.
– Индийский поход ждет неудача!
– Что? Все погибли там? – очнулась Таис, до нее не сразу дошел смысл слов, сказанных ваятелем.
– На это нет и не может быть указаний. Течение судьбы неблагоприятно, и пространство, которое они рассчитывают преодолеть, на самом деле непреодолимо.
– Но ведь у Александра карты, искусные географы, криптии, кормчие – все, что могли ему дать эллинская наука и руководство великого Аристотеля.
– Аристотель оказался слеп и глух не только к древней мудрости Азии, но даже к собственной науке эллинов. Впрочем, так всегда бывает, когда прославленный, преуспевший на своем пути забывает, что он – всего лишь ученик, идущий одним из множества путей познания. Забывает необходимость оставаться зрячим, храня в памяти древнее, сопоставляя с ним новое.
– Что же он забыл, например?
– Демокрита и Анаксимандра Милетского, пифагорейцев, Платона, учивших, согласно с нашими орфическими преданиями, что Земля полушарие и даже шар. Потому все исчисленные для плоской Земли расстояния карты Гекатея неверны. Эвдокс Книдский, живший в Египте, исчислил по звезде Канопус размеры шара Геи в 330 тысяч стадий по окружности. Мудрецы эти писали, что до звезд расстояния непостижимо велики для человеческого ума, что есть темные звезды и есть множество земель обитаемых, подобно нашей Гее. Что, кроме известных планет, есть еще далекие, и мы их не можем видеть своим зрением, как не всякий видит рога планеты Утра, посвященной твоей богине.