Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией], стр. 117

После возвращения из Испании Виктор получил назначение в Москву, в аппарат МУРа. Генка окончил Ленинградскую школу милиции и уехал работать в одну из центральных областей. Писал он редко и очень скупо — работа изматывала. Обстановка была достаточно напряженной, из писем было понятно, что собой парень не удовлетворен, хочет большего, однако не слишком «дальновидное», как выражался Генка, «начальство», желая жить спокойно, сдерживает его порывы, не дает выходить из рамок давно проверенного, привычного. Читая эти письма, Маша расстраивалась и каждый раз требовала от Коли, чтобы тот выкроил день-другой и съездил к сыну, помог советом, но Коля только улыбался в ответ.

— Что ты, мать, — говорил он спокойно. — Жизнь не детский сад. Он теперь не птенец, пусть сам разбирается. Вон Виктор. Пример!

— Сравнил, — вздыхала Маша. — Виктор — мужчина, закаленный и бедой и войной. А Генка еще ребенок! Себя вспомни в двадцать лет!

— Мы с тобой в двадцать уже состариться успели, — смеялся Коля. — А в Генку я верю. В грозный час он себя покажет, не сомневайся…

Шел июнь 1940 года. До начала трагедии оставался ровно год, и, конечно же, Коля даже предположить не мог, что его слова окажутся пророческими.

Утром принесли телеграмму из Москвы. Никифоров сообщал, что нарком утвердил назначение Коли на должность заместителя начальника Московского уголовного розыска.

Когда Коля вошел с телеграммой в комнату, Маша еще спала. Он сел в изголовье тахты и долго смотрел, на спокойное, по-прежнему красивое лицо жены. Время не старило ее. Она была все такая же стройная, подвижная. Никто не давал ей больше двадцати восьми, и только Коля видел, что годы берут свое.

— Вставай, мать, нас ждет великое переселение, — улыбнулся Коля.

Маша прочитала телеграмму, покачала головой:

— Надо же. Я все жду, когда тебя назначат самым главным, а тебя переводят на такую же должность. Я не согласна. Так и телеграфируй Никифорову.

— В Москву переводят! — Коля шутливо поднял палец вверх. — Будем трудиться вместе с Витькой — это раз. Второе — сама знаешь, что за эти два года произошло. В армии взводных полками командовать назначают. А у нас в Ленинграде замена мне найдется. Вот как с твоей школой быть?..

— Школ и в Москве много, — махнула рукой Маша. — Жалко будет расставаться с коллективом, люди, представь себе, один к одному… Как они поддержали меня тогда, в тридцать седьмом, помнишь?

Коля позвонил Бушмакину, рассказал о новом назначении. Старик обрадовался, а под конец разговора взгрустнул:

— Увидимся ли еще? Болезни одолели, да и возраст… Пиши, не забывай…

— О чем речь! — бодрясь, сказал Коля.

Он не верил в предчувствия и приметы, но подумал вдруг, что Бушмакин наверняка окажется прав, и они уже в самом деле больше никогда не увидятся. Надо было съездить к «бате», попрощаться, но дела завертели, замотала предотъездная суета, и Коля вспомнил о своем намерении только тогда, когда Маша закрыла чемодан и села на подоконник.

— Давай посидим на дорожку?

Коля обвел взглядом пустую комнату. Без мебели и привычных вещей она стала вдруг слишком большой, неуютной.

— Сколько мы с тобой прожили, мать?

— Двадцать один год, — вздохнула Маша. — Ты хочешь сказать, что срок длинный, а увозим с собой только один чемодан?

— Я хочу сказать, что все эти годы был очень счастлив с тобой, Маша. — Коля улыбнулся. — А ты?

— И я… — Она подошла к нему, провела ладонями по его щекам. — Все эти годы я благодарила судьбу за то, что она послала мне тебя. — Маша замолчала, потом сказала — печально и тихо: — Мы уезжаем, и мне почему-то больно. Знаешь, здесь остается частичка нас самих. Очень дорогая частичка, Коля. Наверное, теперь у нас и квартира будет большая, и мебель новая, а вот того, что было, — нет. Не будет уже никогда.

— Поехали, — Коля отвернулся, не хотел, чтобы Маша увидела вдруг навернувшиеся слезы.

Но выйти из комнаты они не успели. Ворвался с бутылкой шампанского Ганушкин, за ним — Тая.

— Ну, соседи, ну, отмочили! — орал Ганушкин. — Кабы не Таисья — я бы ничего и не узнал. Едва с работы отпросился! Выпьем за ваш отъезд, за то, что наша коммунальная дружба и впрямь оказалась долгой, да и Бирюкова помянуть надо. Хороший был мужик.

Выпили. Маша расчувствовалась, всплакнула вместе с Таей. Коля тоже расслабился и решился, наконец, позвонить Сергееву. Ответил его секретарь.

— Я передам, что вы звонили, — сказал он. — Но это будет нескоро. Товарищ Сергеев в длительной командировке.

— Где, если не секрет?

— Секрет. Попробуйте позвонить месяца через два.

Коля повесил трубку и долго ломал голову над тем, куда же мог уехать Сергеев, но так и не догадался. А Сергеев в это время находился в Германии, в составе советской экономической делегации, и от встречи с Колей его отделяли не два месяца, как предполагал секретарь, а год работы в Германии и пять лет войны…

В Москву поезд пришел рано утром. Маша выглянула в окно и радостно крикнула:

— Витька!

На перроне с букетом цветов в руках стоял улыбающийся Виктор. На нем ладно сидела новенькая, хорошо подогнанная форма капитана милиции, на поясном ремне желтела плоская кобура с пистолетом «ТТ». Обнялись. Маша отступила на шаг, всмотрелась. Изменился Витька. Глубоко под крутые надбровья ушли глаза, прорезались борозды у красиво изогнутых губ.

— А ты возмужал, — сказала Маша.

— Скажи проще: состарился, — покривил уголки рта Виктор.

— Жаль, мать тебя не увидела таким, — сказал Коля. — Она всегда тобой гордилась. На ее могиле перед отъездом мы были. Памятник в порядке, я надежных людей попросил — будут ухаживать, так что не беспокойся… Идет тебе форма.