Сердце Бонивура, стр. 29

Он задумался, положив голову на руки, и устало прикрыл глаза. Тётя Надя с тревогой посмотрела на него и участливо коснулась его рукой.

— Николай Петрович! Что с тобой? Ты нездоров?

Михайлов выпрямился.

— Нет, все в порядке, Надежда. Получил письмо из дому. Сынишка Славка болеет скарлатиной. Галя с ног сбилась, не спит, все возле него… Бредит Славка, меня поминает. Галя пишет: «Приехал бы ты хоть на денёк!» А как приехать, когда и письмо-то только с оказией можно послать! Да и не время для этого. Ты сама знаешь нынешнюю обстановку, ни на минуту не могу я отойти в сторону.

— А как переносит Славка? — спросила Перовская.

— В том-то и дело, что худо! Галя боится всевозможных осложнений. А врачебная помощь в глухом селе какая?.. Один старик фельдшер. — Михайлов встал, прошёлся, глянул в окно. — Ох, Надежда, как я по ним стосковался! Веришь ли, во сне снятся… Бывает, задумаюсь — и вдруг: «Па-па!» — голос Славкин.

Михайлов улыбнулся, и глаза его засияли. Он тотчас же отвернулся, но Перовской было видно, что Михайлов продолжает улыбаться. Тётя Надя подошла к нему.

— Скоро увидишься с ними, Николай Петрович! — сказала она. — Помнишь, Сергей Георгиевич сколько не видел своих, дочка и то без него родилась, он так и не видал её.

Михайлов, помолчав, сказал:

— Я так и думал, что ты сейчас мне о Лазо напомнишь… Я и сам, Надежда, как только тяжело становится, о нем вспоминаю. Вот ты из-за Славки о нем напомнила, а он у меня всегда перед глазами, часто думаю: а как Сергей Лазо на моем месте поступил бы?.. Да, — он обернулся к Перовской, — я к тебе вот зачем: к моей квартире принюхались, надо переходить на запасную!

Глава седьмая

ПЕРЕД СХВАТКОЙ

Начальство, взбешённое затяжкой работ, грозило арестами, однако не решалось на крайние меры.

Несмотря на то, что японская охрана в бронецехе была снята, Суэцугу часто приходил в депо. Заложив руки за спину, он прохаживался вдоль составов, часто плевался по сторонам, вытирая после этого рот белоснежным платком с нарисованным изображением Фудзи-Ямы и каких-то красавиц. Один за другим брал в рот ароматические шарики дзин-тан. Обсасывал их, сопя от удовольствия. Тем временем присматривался к рабочим.

Он заводил разговоры по всякому поводу.

Присев однажды возле Алёши, Суэцугу сказал:

— Очень хорошая погода!

— Угу! — ответил Алёша.

— Очень хорошо в такую погоду гулять.

— Недурно.

— Вы хотите гулять?

Алёша посмотрел на японца.

— Не позывает! — сказал он.

Японец торопливо достал крошечный словарик.

Алёша посмотрел на Суэцугу.

— Все учите?

— Да, — ответил поручик. — Японский офицер должен знать росскэ язык! Как это говорят, при-го-дит-ца!

— Не пригодится! — угрюмо сказал Алёша. — Напрасно трудитесь.

Суэцугу пропустил мимо ушей замечание Алёши. Он аккуратно записал выражение «не позывает». Критически глядя на клёпку, заявил:

— Росскэ рабочие не умеют хорошо работать… Совсем не умеют… С хозяин всегда спорить, ругать. Плохо!

— А у вас не так, что ли? — буркнул Алёша.

— О! — Суэцугу изобразил восхищение на лице. — Японски рабочие послушни как сын, котору слушает отец. Очень хорошо работать! Ниппон [11] нет борсевико!

— Ну, это ты врёшь! — выпалил Алёша. — Асадо Сато был коммунист. Сен-Катаяма коммунист… Будто не знаешь? А коли хорошо в Японии, катились бы туда.

— Мы скоро эваку-ировать! — любезно ответил Суэцугу.

— Слава богу, мы это который год слышим.

— Нет, правда… — Суэцугу опять вынул словарик. — Ещё немного учите меня, — сказал он, перелистывая записную книжечку. — Есть ли в цехе новые рабочие?

Алёша побагровел.

— Э-э, вон какой ты учёный, ваше благородие! Ни черта я тебе не скажу! Понял? Так и запиши. Ни черта!

Суэцугу поднялся:

— Очень благодарю. Аригото [12] . Можно мне приходить ваш дом заниматься росскэ язык?

— Нет…

— Может быть, ваша сестра может?

— Нет! — отрезал Алёша.

Суэцугу вежливо отошёл. И очутился лицом к лицу с Виталием.

Комсомолец оторопел. Как ни остерегался он попадаться на глаза кому бы то ни было из военных, все же он столкнулся с Суэцугу. Японец вежливо сказал:

— Здрастуйте!

— Здравствуйте! — ответил Бонивур, сделав движение, чтобы пропустить поручика. Но тот с выражением любопытства на лице рассматривал Виталия.

— Нови-чок? — произнёс он.

— Нет, который год здесь работаю! — сказал Виталий.

— Я до сих пор не видал вас! — живо возразил японец.

— Ну, разве всех запомнишь! — ответил ему Виталий.

Когда Суэцугу ушёл, Алёша кивнул ему вслед:

— Принюхивается, Виталька!

— Кажется.

Таня зачастила к подругам. То вспоминала она о том, что на Кавказской улице живёт её однокашница, то нужно ей получить выкройку блузки, то следовало навестить какую-то родственницу. Но для этого она всегда направлялась в одно место: в депо. Там работали отцы, братья, мужья знакомых Тани. И она считала своим долгом предварительно справиться у них, когда может она зайти, чтобы застать девчат.

— Андрей Платоныч, — спрашивала она закопчённого усача в кожаной замасленной куртке, — Машенька дома сегодня?

— Машенька-то? А где ей быть? — отвечал Андрей Платоныч, утирая лицо ладонью. — Да ты сходи сама!

— И то схожу! — говорила Таня и, поспешно простившись, исчезала.

Полчаса спустя, взявшись за рабочий ящик и обнаружив в нем какую-то бумагу, Андрей Платоныч читал:

«Товарищи! Близится час победы! НРА — у Имана. Настают последние дни развязки. Белые чувствуют свою гибель, но они ещё сопротивляются. Они готовятся ещё к кровавым схваткам, формируют войска, готовят броневики.

Эти войска белых по железной дороге будут перебрасываться на фронт! Эти бронированные поезда ремонтируются в нашем депо!

— Не бывать тому, чтобы мы своими руками помогали врагам!

Бастуйте! Срывайте воинские перевозки белых!

Комитет».

Андрей Платоныч посмотрел поверх очков, не заметил ли кто листовку, и сунул её в карман. «Откуда бы это? — соображал он. — Никто будто не заходил… Только Пужнякова девчонка…»

А дня через два Андрей Платоныч обнаружил листовку в узелке с обедом, принесённом Машенькой.

— Вот сопливая команда! — ворчал он, пряча листовку. — И Машка туда же. Ну, шкуру дома спущу… Когда только поспевают, проклятущие?! Ну, молодцы девчата!

Виталий удивился, когда Таня сообщила, что все листовки, какие он поручал ей распространить, уже разошлись.

— Да ты их по улице, что ли, разбросала? — спросил он тревожно. — Смотри, Таня!

Девушка смело, с каким-то вызовом, глядела на юношу.

— Не маленькая! — ответила она.

Аккуратно уложив в корзину новую партию листовок, Таня остановилась перед Виталием.

— Ну, что? — спросил тот.

— Давай ещё!

— Не успеешь.

— Успеем! — самоуверенно возразила девушка. Множественное окончание сорвалось с её языка невольно.

— Что это значит? — спросил Бонивур.

— Ничего, — передёрнула плечами Таня.

— Таня! — сказал Виталий серьёзно. — Мы не в жмурки и не в лапту играем. С кем ты поделилась?

Подчиняясь его повелительному тону, девушка рассказала, что раздала листовки нескольким своим подругам, которые, как и она, хотели «что-нибудь делать». Их было четыре.

— Я за них головой ручаюсь! — добавила Таня горячо.

— Твоя голова не стоит головы Антония Ивановича, например! — сумрачно вымолвил Виталий.

Таня стояла, вытянувшись, как струнка. Кровь отхлынула от её розовых щёк. Она смотрела на Виталия не мигая, затаив дыхание. Слезы заблестели на её глазах. Но гордость не дала ей заплакать. И Виталий понял, что Таня не слабее брата, не слабее, пожалуй, и его самого. И если она ручается за девчат, верить ей можно.