У ручья Черешневого леса (сборник), стр. 8

– Р-рррр! Что это? – ощетинился котёнок и выгнулся дугой.

Существо вдруг шумно задышало, подняв фонтан брызг, и перевернулось на другой бок. Енот от неожиданности так и сел.

– Врите, врите, бесенята – Заворчал на них отец – Ох, уж эти мне ребята! Будет вам ужо мертвец! – закончил котёнок словами всё из того же стихотворения. И добавил: – Да это же ехидна!

Ехидна, а это была действительно она, наконец открыла глаза, оценила обстановку и, решив должно быть, что на берегу ей будет лучше, вскарабкалась на сухой островок. Томик стихов оказался нанизан на один из шипов жутковатого гостя где-то в районе брюшка.

– Я знаю, как это называется! – выдохнул енот. – Это называется ехиднеппинг.

– Что? – в один голос переспросили котёнок и ехидна. У последней был низкий сиплый голосок с лёгким присвистом.

– Ну, киднеппинг – похищение людей! – пояснил енот. – А мы, – он с опаской огляделся по сторонам, – похитили ехидну. Значит, ехиднеппинг. Вот…

И он глубоко задумался.

Обстановку разрядила сама похищенная. Она вдруг обнаружила книги на верёвке и возликовала:

– Моё! Моё!! Нашлось!

И она с любовью отковырнула Пушкина от брюшка и прижала к груди. Отчего тот снова нанизался на один из шипов.

Ехидны жуткие сони и уступают только косолапому. Немудрено проспать и половодье. Уплыть из собственной норки вниз по течению вслед за книгами – долго ли умеючи?

– Кстати, книги! – возмутился енот. – Они разве не для нас?

– Ну вот ещё! Я читаю книжки, когда вынашиваю яйцо в сумке у себя на животе.

– Зачем? – удивились друзья.

– Вы что, – удивилась ехидна, – «National Geographic’s» не смотрите? Так мы прививаем малышам врождённую любознательность!

– А-ааа… – протянули друзья и закивали головами.

Большие надежды рождают большие страхи. Мы не узнаем, сколько усилий понадобилось ехидне, чтобы почувствовать интерес к беседе, которую пытались завязать за чашкой чая котёнок и енот. Но теперь, когда она интересует её, это чувство, как и всякое другое, непременно станет страстным. Таким же страстным, как водные процедуры, сон и врождённая любознательность.

Дары пульмонарии

Апрельские брызги лесных паводков выплеснулись в жаркий май, и лесные тропки мгновенно просохли под солнечными лучиками, покрывшись сочным зелёным ковром. Вода осталась только на заливных лугах, да и те с каждым днём мельчали прямо на глазах, поутру стелясь плотными туманами.

– Без крыльев летают, без ног бегают, без паруса плывут. Что это? – Енот мечтательно щурился, растянувшись в полный рост на пологой, поросшей мхом крыше землянки-норы. Сквозь кроны цветущих черешен на него падали косые лучи, и тут же от лёгкового дуновения ветерка устраивали сумасшедшие гонки друг за другом. Солнечные зайчики щекотали нос, и енот время от времени лениво от них отмахивался, словно от назойливых мух. Вопрос был обращён к котёнку, что склонившись у ручья, с усидчивостью пчёлки натирал речным песком оловянный супник. Нора всё ещё хранила сырость после весенних половодий, стены распускались пушистым изумрудным мхом, а на комоде поселилась жуткая сизая плесень. Выгнать бы её жаром, да топить печь уж только себе хуже делать, поэтому друзья всё больше времени проводили в лесу: готовили еду на костре, лузгали семечки, играли в вист и чехарду, танцевали жигу и загадывали друг другу загадки.

– Не знаю, еноть!

– Ну, как же! – искренне удивился енот. – Это облака. А вот, например: по небу хожу, на землю гляжу. Что это?

Супник никак не поддавался усидчивому котёнку. Енот не уследил во время обеда за лапшевником и тот славно подгорел.

– Солнце. А вот тебе моя загадка, – вдруг предложил котёнок, прервав работу и отставив в сторону недомытый супник. –

– М-ммм… дай-ка подумать, – енот в раздумьях почесал за ухом и отмахнулся от очередного солнечного зайчика, бесстыже усевшегося прямо на нос.

– Это пузыри, – ответил котёнок, – мыльные пузыри!

– Пузыри? – удивился енот. – А причём здесь мыльные пузыри?

– А притом, что без мыла мне не справиться с этим супником. Ну никак. И ты мне не помогаешь…

– Ой, я соскальзываю, – пискнул енот и скатился с нагретой на солнце крыши прямо к немытому супнику. – А ну-ка, ну-ка…

Полосатый с важным видом отобрал у котёнка посудину, повертел её в лапах и констатировал:

– Нет, не справиться – это факт! – И с этими словами снова забрался на тёплую крышу.

– Эй! – возмутился котёнок. – Я что-то не помню, чтобы лапшевник придавал енотам наглости и смелости.

– Ой, ну я же пошутил! – засмеялся енот. – Сразу после колядок займусь посудой.

– Колядки? Но они же на Рождество!!

– Ну да! – согласился енот и хихикнул. Однако тут же решил сменить тактику, узрев во взгляде котёнка хищную рысь. – Чего это я, в самом деле? Если нужен чистый супник, то это по адресу, то есть ко мне. Мы же еноты-полоскуны! Поласкаем… э-ээ, по-поласкаем – и будет как новый!

Он снова скатился с крыши. Принял из лап котёнка тяжеленный супник и взгромоздил на спину.

– К ужину верни! – попросил котёнок. – Мне голубцы ещё томить.

– Ах! – бравадно отмахнулся енот. – К полднику обернусь, делов на копейку! – И он шмыгнул в чащу леса, только ветки затрещали за ним.

Супник оказался тяжёлым до безобразия и очень быстро енот выдохся, растеряв остаток сил. Сгоряча полосатый пообещал вернуться к полдничным пряникам – на транспортировку кухонной утвари к месту помойки времени оставалось всё меньше. «Слово какое двусмысленное – подумал он, делая очередной привал и обмахиваясь листом подорожника, – помойка! Знать бы ещё где оно, это место?». В самых смелых грёзах енота мыльная мекка представлялась в виде белоснежной эмалевой ванны, зависшей где-то в невообразимом космическом вакууме, над которой солидно возвышались два крана с горячей и холодной водой. И чтобы тут же, на стеклянной полочке, возлежали разноцветные кусочки ароматного мыла, и на каждом из них обязательно присутствовала лаконичная надпись:

Но совершить паломничество было решительно невозможно: полосатый не имел не малейшего представления о местонахождении изумительной ванны с мылом и водой, поэтому он просто продирался сквозь лесную чащу в надежде, что лапы сами выведут его куда-нибудь. И лапы вывели.

Черешневые ветви расступились и взору енота открылись обширные заливные луга, покрытые сине-зелёными цианеями, хвощом и осокой. Зелёное колышущееся поле было подёрнуто пока редкими вкраплениями розовых и синих соцветий первых медуниц. Солнце светило высоко над головой, грело макушку, луга парили, и воздух был напитан тонкой жирной плёнкой марева.