Роб Рой (др. изд.), стр. 88

Так как ужин был теперь почти готов, я стал искать глазами Эндрю Ферсервиса, но с той минуты, как начался поединок, верного моего оруженосца нигде не было видно. Хозяйка, однако, высказала предположение, что наш слуга пошел на конюшню, и предложила проводить меня туда со светильником. Ее молодцы, сказала она, сколько ни старались, так и не уговорили его отозваться, и, право же, ей неохота идти на конюшню одной в такой поздний час. Она женщина одинокая, а всякому известно, как Брауни в Бенйи-гаске обошел арднагованскую кабатчицу. «Мы давно знаем, – добавила она, – что Брауни повадился к нам на конюшню, потому-то и не уживается у нас ни один конюх».

Все же она проводила меня к жалкому сараю, куда поставили наших злосчастных коней, предоставив им угощаться сеном, каждый стебель которого был толст, как черенок гусиного пера; и тут я тотчас убедился, что у нее были совсем другие основания увести меня от прочих гостей, нежели те, какие она приводила.

– Прочтите, – сказала она, когда мы подошли к дверям конюшни, и сунула мне в руки клочок бумаги. – И слава тебе Господи, что я это сбыла с рук! Тут тебе и королевские солдаты, и англичане, и катераны, и конокрады, грабежи и убийства – нет, честной женщине спокойней бы жить в аду, чем на границе Горной Страны.

С этими словами она передала мне светильник и вернулась в дом.

ГЛАВА XXIX

Я остановился у входа в стойло, если можно было так назвать то место, где стояли кони вместе с козами, птицей, свиньями и коровами, – под одной крышей с жилым домом; но, впрочем (утонченность, неведомая прочим жителям деревни и приписываемая, как я узнал позднее, непомерной спеси Джини Мак-Алпайн, нашей хозяйки), это помещение имело отдельный вход, помимо того, которым пользовались ее двуногие постояльцы. При свете факела я разобрал следующие строки, написанные на сыром, скомканном и грязном клочке бумаги и адресованные: «Мистеру Ф.О., молодому саксонскому джентльмену, в его почтенные руки». Письмо гласило:

«Сэр, коршуны вылетели на охоту, так что я не могу свидеться с вами и моим уважаемым родичем, б. Н. Д., в клахане Эберфойл, как я намеревался. Прошу вас по возможности избегать излишнего общения с теми, кого вы тут застанете: это чревато неприятностями. Особе, которая передаст вам письмо, можно довериться; она проводит вас в то место, где я, с Божьей помощью, смогу безопасно встретиться с вами, если вы и мой родич захотите навестить мой бедный дом, где я, назло врагам, могу оказать все то гостеприимство, какое оказывает шотландец, и где мы торжественно выпьем за здоровье некоей Д.В. и потолкуем об известных вам делах, в которых надеюсь посодействовать вам. Засим остаюсь, как говорится между джентльменами, готовый к услугам

Р.М.Г».

Я был сильно огорчен содержанием письма: оно, очевидно, отдаляло и место и срок той помощи, которую я рассчитывал получить от Кэмбела. Но все же утешительно было знать, что он по-прежнему готов мне помочь, а без него я не надеялся вернуть бумаги отца. Поэтому я решил следовать его наставлениям и, соблюдая всемерную осторожность по отношению к постояльцам, при первом же удобном случае добиться от хозяйки указаний, как мне увидеться с этой загадочной личностью.

Ближайшей моей задачей было разыскать Эндрю Ферсервиса. Несколько раз я окликал его по имени, заглядывал во все углы стойла, рискуя поджечь строение, – и поджег бы, если бы две-три охапки сена и соломы не тонули в изобилии мокрой подстилки и навоза. Наконец на мои настойчивые призывы: «Эндрю Ферсервис! Эндрю! Болван! Осел! Где ты?» – прозвучало еле слышное «Здесь!», такое заунывное, точно и впрямь стонал сам Брауни. Я пошел на голос и пробрался в угол хлева, где, притулившись за бочкой с перьями всех птиц, погибших на благо обществу в течение последнего месяца, сидел отважный Эндрю. Отчасти силой, отчасти приказаниями и уговорами я заставил его выйти на свежий воздух. Первые слова его были:

– Я честный человек, сэр.

– Какой дьявол спрашивает о вашей честности? – сказал я. – И на что она сейчас далась? Мне надо, чтоб вы пошли и прислуживали нам за ужином.

– Да, – повторил Эндрю, едва ли понимая толком, что я ему говорю, – я честный человек, сколько бы мистер Джарви ни порочил меня. Правда, я, как и многие грешники, слишком привержен душою к миру и благам мирским, но все же я честный человек, и хоть я говорил, что брошу вас на болоте, но на самом деле, видит Бог, я совсем не собирался вас бросать и говорил просто так – как люди, когда торгуются, мелют всякий вздор, чтобы выговорить побольше в свою пользу. Я очень люблю вашу честь, даром что вы молоды, и не расстался бы с вами так легко.

– К чему вы клоните, черт возьми? – перебил я. – Ведь, кажется, все много раз улаживалось к вашему удовольствию. Или нет? Неужели вы каждый час будете ни с того ни с сего грозить мне уходом?

– Да, но до сих пор я говорил о расчете только для фасона, – ответил Эндрю, – а теперь дело серьезное. Ни за какие блага в мире не поеду я с вашей честью ни шагу дальше; а послушали бы вы моего глупого совета, так вы бы и сами решили, что лучше отступиться от своего слова, чем продолжать путь. Я искренне вас уважаю, и я уверен, вас и друзья похвалили бы, когда бы вы оставили шалые затеи и зажили спокойно и разумно. Я никак не могу сопровождать вас дальше, даже если бы знал, что без проводника и советника вы заплутаетесь и погибнете в пути. Ехать в страну Роб Роя – значит просто искушать провидение.

– Роб Роя? – повторил я с удивлением. – Я с таким не знаком. Что это за новые плутни, Эндрю?

– Тяжело, – молвил Эндрю, – очень тяжело, когда человек говорит святую правду, а ему не верят, и только потому, что раз-другой он сказал лишнее и немного приврал по нужде. Вам не к чему спрашивать, кто такой Роб Рой, – свирепейший грабитель и разбойник (прости Господи! Нас, надеюсь, никто не слышит), – раз у вас лежит в кармане его письмо. Я слышал, как один из молодцов просил эту чертову каргу, нашу хозяюшку, передать вам записку. Они думали, что я не понимаю их тарабарщину; говорить по-ихнему я и впрямь не горазд, но когда другие говорят при мне, могу разобрать, о чем идет речь. Я не думал вам об этом докладывать, но со страху иной раз выложишь многое, что лучше б держать про себя. Ох, мистер Фрэнк, все сумасбродство вашего дяди и все бесчинства его сыновей ничто перед этим! Пейте мертвую, как сэр Гилдебранд; начинайте каждое Божье утро чаркой водки, как сквайр Перси; затевайте драки, как сквайр Торнклиф; распутничайте с девчонками, как сквайр Джон; играйте, как Ричард; вербуйте души папе и дьяволу, как Рэшли; блудите, бесчинствуйте, нарушайте воскресный отдых и служите папе, как все они вместе, – но – Боже милостивый! – пожалейте свою молодую жизнь, не ездите к Роб Рою!

Тревога Эндрю была слишком искренней, я не мог заподозрить его в притворстве. Но я сказал ему только, что намерен заночевать здесь, в корчме, и хочу, чтоб он присмотрел за конями. А что до всего остального, то я приказываю ему соблюдать строжайшее молчание о предмете его беспокойства; сам же он может положиться, что я не пойду на опасное дело, не приняв надлежащих мер. Он с сокрушенным видом побрел за мною в дом, процедив сквозь зубы:

– Надо б о людях сперва позаботиться, потом уже о лошадях: у меня за весь день не было во рту ничего, кроме жесткой ножки старой болотной курицы.

Гармоническое согласие в обществе, по-видимому, несколько нарушилось, пока меня не было, потому что я застал мистера Галбрейта и моего друга бэйли в разгаре спора.

– Не желаю слушать такие речи, – говорил мистер Джарви, когда я вошел, – ни о герцоге Аргайле, ни о Кэмбелах. Герцог – достойный человек и большой государственный ум, он гордость своей страны, друг и покровитель глазговской торговли.