Улеб Твердая Рука(др. изд), стр. 59

— Всего один? Это ли потеря! Вот у меня большая часть невольников — булгары, и все они удрали.

— Всех нужно изловить!

— Они повсюду убегают. Слетаются со всех сторон к своему войску и к русинам. Им же хуже. Когда пойдем топтать их разом, живыми или мертвыми отыщем там всех беглых псов. Я — своих, ты — своего. Не миновать им кары. — Гекателий потянулся к аквариуму, бесцеремонно зачерпнул воды, побрызгал на лицо. — Я не в себе от удушья после скачки. Высоко поселил тебя Цимисхий.

— Мы посланы к тебе епископом нашим, — подал голос таксиарх.

— Он здесь, в Адрианополе? — оживился динат. — Уже вернулся в епархию?

— Сегодня прибыл из столицы. Мы встретили его раньше граждан.

— Немедленно к нему! В его устах должна быть весть о моем высоком назначении! — Калокир направился к столику с бронзовым билом, чтобы призвать Акакия и приказать тому седлать коней и принести парадный наряд, достойный визита к церковному главе провинции, и был уже на полпути к висячему сигнальному диску, как вдруг остановился, оглянулся на гостей, которые по-прежнему сидели на скамейках в сибаритских позах. — Вы отказываетесь препроводить меня?

— Епископ никого не принимает. Он шлет тебе благословение. И, верно, весть о том, что василевс поставил леги на эдикте о назначении дината из Фессалии…

— Меня командующим схолы? — вырвалось у Калокира.

— …лишь советником при Иоанне Цимисхии в бессмертной армии Европы, — торжественно закончил хилиарх.

Динат поник. Военачальники с удовольствием наблюдали за миной разочарования, отразившейся на вытянувшемся лице Калокира. Он прошептал:

— Мне обещал Дроктон… Я буду ждать Цимисхия.

Гекателий вновь освежился водой из аквариума, после чего доверительно заговорил:

— Дроктон, Дроктон… Мои уши впитали столько мифов об этом иноке у трона, но сам я не встречал его воочию. Дроктон простой монах. Епископ — носитель епитрахильи [43], сан почти небесный. Но даже он не изрекает воинских указов, его уста — источник лишь вестей для гарнизона. И тот из нас блажен, кто внемлет им.

— Ну что ж, советник — это правая рука доместика Цимисхия, — сказал динат, с внезапной строгостью и назидательностью уставясь на гостей.

Таксиарх вскочил, точно в нем резко распрямилась скрытая пружина. Поднялся со скамьи и Гекателий.

— Хвала тебе, любезный друг и новый наш соратник! — воскликнул Гекателий, про себя отдав дань изворотливости ума дината.

— Прошел слишком малый срок, как я ступил в этот город. Слишком ничтожный срок для нашей дружбы, — холодно сказал Калокир.

В верхнем зале Орлиного гнезда на некоторое время наступила гнетущая тишина. Потом ее нарушил Калокир. Он зашагал, не обращая внимания на тех двоих, что несколько растерянно ворочали головами, следя за его проходками из угла в угол.

Динат хоть и чувствовал себя обманутым, но все же смекнул, что существенные выгоды можно извлечь даже из такого малого определенного звания в тагме [44], как советник при доместике. Нужна лишь твердость. Поразмыслив, он успокоился, прекратил измерять шагами гулкий зал и снисходительно улыбнулся воинам.

Еще недавно склонный держать язык за зубами таксиарх внезапно заговорил:

— Тяжки наши заботы. Сражаемся с ними, умираем, пленим, но они убегают, будто вода сквозь пальцы.

— О ком ты? — удивленно спросил Калокир. — Ты вспомнил похитителя моей Марии?

— Какой Марии? Я о булгарах, о сирийцах, руссах, уграх, алеманах — не перечесть. Проклятые! Ни страха перед Иисусом, ни поклоненья нам, ни чинопочитания. Когда же наконец господь их вразумит, не ведающих догмы так, как мы!

— Господь надоумил нас, как покарать язычников и всех вероотступников! Скоро, скоро двинем священную армаду на руссов и булгар, на всех, кто с ними заодно. Близко, неотвратимо укрощение непокорных! — вещал Калокир. — И с верой в это я удаляюсь. Акакий! Поди сюда, Молчун!

Динат что есть силы ударил в бронзовое било.

Глава XXI

Твердая Рука, Анит и Кифа взобрались на утес и оттуда оглядели всю бескрайнюю ширь пространства.

— Что ты высматриваешь? — интересовался Непобедимый.

— Зачем мы высадились в этой пустыне? — спрашивала Кифа.

Улеб не отвечал, озирался окрест взволнованно, недоуменно.

Впереди, сколько хватал глаз, простиралась степь.

На ковыльном ковре ближних бугорков зияли темными вкраплениями пятна золы и торчали вбитые в грунт рогатины и колья над потухшими остатками былых очагов. Повсюду виднелись следы покинутого стойбища.

Сзади, у подножия утеса, шуршал прибой. Бойцы Анита не бросали весел, хотя корабль незыблемо стоял у самого берега, удерживаясь днищем на песчаной полоске, которую море облизывало волнами. На палубе «лютые разбойники» с криками размахивали руками, им не терпелось поскорее получить от взрослых позволение сойти на сушу и поохотиться.

— Эге-ге-ей! — кричали с корабля мальчишки. — Уже можно на-а-ам?

— Тут не найдете даже мыши! Ничего живого! — ответил им Анит сверху. И обратился к Улебу: — Не огорчайся. На то они кочевники. Поплывем дальше, настигнем где-нибудь.

— Боюсь я за тебя, — Кифа нежно тронула руку юноши.

Улеб промолвил:

— Вон там, где сложен хворост, стоял бунчук кагана и его шатер. По этой стежке вели от моря наших. Улия шла первой…

— Я продрогла на ветру, — Кифа зябко поежилась. Смуглянка давно рассталась с мрачной накидкой, какая была на ней в день отплытия из Константинополя. Сейчас она красовалась в светло-розовом, связанном из тончайших копринных нитей платье, слишком легком для прогулок в море.

Улеб набросил на ее плечи свою грубошерстную луду.

— Наши люди устали, — сказал Анит, — они заслужили отдых.

— Здесь мертвый берег, разве ты не видишь?

— Мы оживим его.

— Но ненадолго, — сказал Твердая Рука.

— Тебя обеспокоило исчезновение печенегов? Отыщем.

— Если они углубились в степь, нам не догнать без коней. Если же передвигаются вдоль кромки моря, мы их должны настигнуть. Жаль, что не застали Курю. Отсюда было бы легче прознать дорогу на Днестр. Я мечтал податься с сестрицей прямо к своим, во владения уличей. Теперь все усложнилось.

— Не унывай, мой мальчик, распутаем клубок.

— Только не хватайся сразу за меч, — с мягким укором сказала Кифа Улебу, — мы их перехитрим. После стольких лет Куря тебя не узнает и ничего не заподозрит. Отныне ты пресвевт Палатия, а мы посольская свита. — И она не удержалась от озорного смеха.

Улеб ласково погладил ее по голове, благодарно сжал могучее плечо атлета и сказал им обоим:

— Спасибо, друзья! Не успели узнать мою печальную историю, как тут же придумали ее благополучное продолжение.

Воины-моряки и два шустрых «лютых разбойника» с удовольствием восприняли весть о предстоящем ночлеге на тверди. Они быстро соорудили из найденных на берегу жердей и старой корабельной парусины вполне надежный заслон от ветра, клинками накосили травы на постель, собрали хворост и развели огонь.

Родник, мигом обнаруженный мальчишками на дне овражка, дал жаждущим воду. Кустарник, таивший дичь, дал свежую пищу.

До ночи было еще далеко, когда маленький лагерь погрузился в сон. Не спалось лишь Улебу. Он охранял покой тех, кто разделил с ним все трудности путешествия, глядел на их лица и с замиранием сердца думал о человеческой отзывчивости, о доброте и самопожертвовании, о подлинном товариществе, что сближает разных людей в любом краю земли.

Чтобы побороть искушение сна, Улеб снова взобрался на утес. Настойчиво притягивала его взор распростершаяся у ног равнина.

И вдруг поодаль, в сиротливых соснах, как и тогда, когда он пленником томился здесь, прижавшись к щели каменного склепа, закуковала кукушка. И, как много лет назад, прошептал он:

— Жива-зегзица, сколько мне жить?