Улеб Твердая Рука(др. изд), стр. 23

Он кричал, пятясь к кусту и пытаясь дотянуться до рукоятки клинка, вонзенного ему в спину.

— А-а-а! За что? Твоя благода-а-а… Измена! Изме… ох…

Предатель смотрел на него круглыми от страха глазами, полз на четвереньках прочь до тех пор, пока качающийся ковыль не укрыл упавшего и затихшего гонца. И тогда, выждав немного, все еще перебирая дрожащими ладонями и коленями по теплой траве, Лис приблизился к убитому, быстро обшарил обагрившуюся кровью шерстяную одежду. Затем, довольный поживой и найденными письменами, оттащил бездыханное тело на дно ложбины, забросал землей и травой.

Он повесил на шею снятый с убитого медвежий клык на золотой цепочке и бросился ловит вороного, настороженно отпрянувшего от чужой руки. Поймал, вскочил в седло, утяжеленное уже двумя притороченными к нему сумами — своей и чужой, гикнул для острастки и был таков.

Была глубокая ночь, когда Лис почувствовал запах горелого леса. Рощу, по которой осторожно ступали копыта коня, недавно выжгли дотла, чтобы будущей весной превратить в плодородное поле. В будущем здесь, на месте выкорчеванных обуглившихся пней, заколосятся хлеба на перепаханной вместе с золой земле.

Из глубины сожженой подсеки взгляд далеко проникал в пространство и мог без труда приметить мерцающие огоньки небольшою городища.

В городище жили семьи слободских воинов. Большинство воинов, как видно, гостило дома: время мирное. Часть же, должно, несла службу где-то на стыке владений поляк и клобуков.

Лис подбоченился, не спеша спустился с холма, проехал по гулкому мосточку к стене, трижды ударил в било, висевшее на крюке ворот. Из бойниц, позевывая, выглянуло несколько стражей. Подсвечивая факелами, они равнодушно рассматривали ночного пришельца.

Лис облегченно вздохнул. По выражению их сонных лиц он понял, что здесь никого не ждали и, следовательно, вообще не были предупреждены ни о визите княжеского гонца, ни о том, кто именно послан Святославом. Значит, и впредь опасаться нечего. Значит, не страшны ему ни ближние, ни дальние заставы, через которые еще предстояло пройти во время многодневного следования в очень далекую Византию, куда влекла его мечта о сказочной награде и славе. «Не оплашаю, так поспею в Царьград раньше посольских кораблей, — подумал радостно. — Ай удивится Калокирушко моей расторопности».

Тут ему сверху:

— Кто ты и что привело тебя в такую пору?

— Вот грамота великого князя! — ответил Лис, надевая краденый свиток на конец опущенного из бойницы копья. — Вот моя охранная грамота! Скорее отворите гонцу стольного града Киева! Велите, как войду, приготовить мне угощение, достойную одрину и свежего коня к утру! Да прикусите языки, братцы! Волею Святослава!

И пока стражники, с которых мигом слетели остатки дремы, послушно откидывали запоры, Лис неслышно и самодовольно хихикал. Как не верить в грядущий успех, если навстречу в окружении ратников уже выходил спешно вызванный местный воевода, чтобы отдать полагающиеся столичному гостю почести.

Глава X

Ветер обрывал снасти. Море швыряла корабль из стороны в сторону, и он скрипел всеми своими суставами, точно хрупкое существо в лапах свирепого чудища, норовящего переломить его кости. Страшен был шторм.

Ветер злобно хохотал, шипел, завывал, бесновался.

С трудом удерживаясь носами против волн, корабли то проваливались в бездну, то вновь вздымались. Из остывших людских глоток вырывался уже нечленораздельный хрип.

Так кошмарно прошел день. Прошла ночь…

Улеб давно перестал их считать, дни и ночи в море. Целая вечность, казалось ему, миновала с тех пор, как ноги его в последний аз касались земли.

Порою по громким возгласам и всеобщему оживлению наверху он догадывался, что в поле зрения каравана попадали либо встречные суда, либо прибрежные селения. Тогда измученные невольники вытягивали лица, обращаясь в слух, пытаясь угадать, что именно взволновало ромеев наверху. Помыслы оторванных от внешнего мира людей тянулись туда, где что-то происходило, кто-то проплывал мимо, кто-то выбегал из жилища на откос, чтобы проводить корабли проклятием или приветствием.

Поправляя повязку, Одноглазый вскарабкался по шестовой лесенке на палубу. Только подошвы его изорвавшихся сандалий мелькнули над головами гребцов. Почуял близость дома, где и резвость взялась.

Другой надсмотрщик, оставшийся внизу, хоть и продолжал отрывисто выкрикивать команды, однако в голосе его уже не слышалось прежней суровости.

Гребцы безнаказанно галдели, ворочая головами во все стороны. Послышался даже чей-то смешок. Этот прозвучавший на помостах смех, скорее похожий на всхлипывание, ножом резанул слух Улеба.

Велко был ближе к весловому отверстию, припав к нему, он говорил:

— Вижу волноломы мандракии [17]. Вижу галеры [18].

Мы вошли в бухту. Вошли в Золотой Рог, Улеб, это конец мучениям. Или начало новым, как знать… Нет, это конец! О будь проклят путь пройденный!

Впервые за несколько недель плавания оживился и Улеб, невольно поддавшись общему настроению.

— Велко, брат, нас выпустят отсюда? Пустят на твердь?

— Да, Улеб, да.

— И не погонят снова по воде куда-нибудь?

— Не годны мы теперь на весла. Пока не пригодны. Да и корабль нуждается в починке. Скорее всего дадут всем отдохнуть и окрепнуть. Потом заставят чинить корабль, латать пробоины, тесать новую мачту, плести ужища.

— Заставят чинить корабль, пусть. Наладим и сами же на нем сбежим. Подговорим всех.

— Ах, Улеб, к твоей бы силушке да еще голову…

Улеб обиделся. Кусая губы, он тщетно искал, чем бы ответить, как бы повесомее пристыдить, укорить Велко за нерешительность. Всякий раз, когда Улебу приходила на ум какая-нибудь дерзкая мысль, Велко гасил его пыл, твердя: «Не время, не место. Пойми, загибнешь без пользы».

Вероятно, разговор обернулся бы ссорой, если бы в этот момент не появился Одноглазый с двумя солдатами. Надсмотрщик приказал убрать весла, и гребцам, едва они исполнили это принялись остригать подросшие волосы. Слышно было, как загремели на носу и корме якорные цепи.

Невольников с выбритыми наполовину головами расковали и, притихших, сгрудившихся, повели наверх, к сходням, упиравшимся в грязно-желтый песок бухты, что распростерлась у подножия возвышенного полуострова, на котором раскинулась столица Византии.

Невиданное зрелище открылось глазам Улеба. Его поразило бесчисленное множество самых различных кораблей и лодок под знаками разных стран и народов.

Весь огромный и широкий овал берега кишел пестрыми толпами. Такое скопление народа впервые встречалось Улебу, выросшему в лесной тиши.

Хрипы, мычание, ржание тягловых животных, крики чаек, низко паривших над замусоренной водой, скрип повозок, разноязыкие голоса мужчин и женщин, блеск и великолепие одних и убогая нищета других — все смешалось в этом столпотворении.

Устремив взгляд поверх портового хаоса, Улеб различил вдалеке мрачные очертания крепости. Толстые и высокие каменные ее стены казались продолжением серого скалистого отвеса, нависшего над водой. Десятки массивных башен, сложенных из отесанных гранитных глыб, венчали обращенную к морю стену и те, что тянулись к самому городу, растворившемуся в дымке. За стенами громадной крепости, выглядывая, словно из засады, возвышались базилики храмов, золотистые купола, железные углы крыш многоэтажных сооружений.

— Твердыня, — услышал Улеб шепот приятеля. — Крепость власти.

— Все у них рублено, тесано, — растерянно проговорил Улеб, — все обстругано, даже деревья…

— То кипарисы, — пояснил Велко, — такими растут.

Богатая земля ромеев, величественна и самодовольна столица, раскинувшаяся под сенью столбов Европы и Азии, возведенных ею же, и горда она обоими этими каменными столбами, обрамленными рощей вечнозеленых дубов, символами Священной Владычицы на меже двух частей света.

вернуться

Note 17

Мандракия — акватория, огороженная искусственными молами.

вернуться

Note 18

Галера — гребное военное судно для действий у берегов и в шхерах.