Беллмен и Блэк, или Незнакомец в черном, стр. 59

Странное ощущение возникло у него в груди: словно вот-вот должно было высвободиться нечто, с давних пор находившееся в постоянном напряжении. Как будто некие тиски, туго сжимавшие что-то внутри его, наконец должны были разомкнуться… Что такое с ним происходит?

А Лиззи уже стояла перед им. Видимо, испытывая неловкость, она не решалась смотреть ему в лицо. Пение стихло. Она прикладывала к его груди выкройку передней части, на плечах скрепляя ее со второй половиной.

– Пойте дальше, прошу вас, – сказал он внезапно охрипшим голосом.

Краска на ее щеках стала гуще. Она находилась так близко, что он видел влажную внутреннюю поверхность ее губ, когда рот открывался в пении.

Она поплотнее прижала выкройку к его груди, а когда ее голос дрогнул и пропустил одно или два слова, Беллмен с удивлением обнаружил, что он и сам помнит текст. Песня, которой его давным-давно научили пьянчуги в «Красном льве» и которая с тех пор забылась на девять десятых, вдруг начала возвращаться к нему из прошлого. Слова, ранее ускользавшие, теперь одно за другим приходили в голову в тот самый момент, когда они были нужны. Помня о присутствии Верни в соседней комнате, он старался петь как можно тише, себе под нос:

Лиззи закончила с выкройкой и теперь, сложив руки, следила за пением Беллмена, как ранее он следил за ней. Сейчас он мог бы запросто взять ее руки в свои…

«Надо спросить ее о Блэке», – подумал Беллмен. Он собирался это сделать уже… уже ох как давно.

– Когда мы встретились в ночь перед открытием магазина… – начал он и, запнувшись, неожиданно сбился с мысли о Блэке и произнес совсем не то: – У вас в комнате стояла детская кроватка.

Она заметно вздрогнула:

– У меня была маленькая дочь. Ее звали Сара. Она…

Лиззи замолчала, судорожно сглотнув. Глаза ее наполнились слезами, которые блестели, чуть подрагивая; потом по щеке скатилась первая слезинка, за ней последовала вторая, потом еще, но сквозь горькие слезы Беллмен, изумившись, разглядел улыбку. Ей не было нужды что-то объяснять; лицо ее, осветившись воспоминаниями о минутах счастья и боли, говорило само за себя. Взгляд, которым она одарила Беллмена, был прекрасным и пугающим, и он принял этот дар с радостью.

Беллмен чувствовал, как в нем самом что-то зреет, наполняется до краев. Вот уже дрогнули губы. Каким сладким облегчением стали бы сейчас слезы – когда есть песня, могущая говорить за него, и есть женщина, с которой можно эти слезы разделить… В глазах появилась резь, давление изнутри усиливалось, и вот, когда все окружающее уже начало расплываться в бриллиантовой дымке, он заметил – или ему так показалось – какое-то движение по ту сторону оконного стекла.

– Что это было? – спросил он.

– О чем вы?

– Там, за окном. Кажется, птица?

– Я ничего не видела.

В момент чудесного удивления он естественным, почти машинальным движением взял ее руки в свои.

Было время, когда Уильям Беллмен умел целовать женщин. Он знал, как доставить им удовольствие и как получить его от них. Он мог сочетать силу с нежностью, когда прижимал их к себе, чувствуя, как другое сердце бьется совсем близко в унисон с его собственным.

«Однако теперь я намертво связан с Блэком», – вдруг подумал он, оглядывая небо за окном в попытке обнаружить то, что нарушило хрупкую гармонию. Утешительный, сладостно-печальный момент единения был упущен.

Он отпустил руки Лиззи. Отстранившись, она вновь занялась выкройками.

– Карманы сделать на том же месте, мистер Беллмен?

– Да, пожалуй.

– Теперь не двигайтесь, а то можете уколоться. Сейчас я сниму это с вас.

Он стоял смирно, пока она снимала с него сколотые булавками куски материи, которые затем сложила вдвое и перекинула через руку.

– Все будет готово завтра. К середине дня не слишком поздно?

– Можете не спешить.

И Лиззи отправилась обратно в мастерскую, а Беллмен вернулся к своей работе.

23

– Уилл!

Уже очень давно никто не называл его уменьшительным именем – да и по имени вообще, – так что Беллмен не сразу сообразил, что этот возглас адресован ему. Он почти миновал встречную женщину, однако замедлил движение, почувствовав на себе ее выжидающий взгляд. Лишь затем до него дошло, что обращаются именно к нему, и Беллмен остановился.

Лицо было знакомым и в то же время неузнаваемым. В своем магазине он знал всех и каждого, но эта встреча произошла на главной улице Уиттингфорда. Судя по фамильярному приветствию, женщина была с ним в дружеских отношениях, однако он, хоть убейте, не мог ее распознать.

– Как поживаешь? – спросила она, улыбаясь, и тут заметила его растерянность. – Я Джинни Армстронг. Когда-то звалась Джинни Олдридж… Давно это было. Неудивительно, что ты меня не узнал. Я сильно изменилась.

Было и впрямь нелегко разглядеть в этой женщине прежнюю Джинни. Она постарела, растолстела, поседела. Но не только время внесло свой вклад в эти перемены. Что-то еще наложило мрачную тень на ее черты.

Беллмен рассеянно слушал ее рассказ о детях. Старший, Роб, теперь самостоятельно занимался поставками хлеба на фабрику и в особняк Беллменов.

– Хвала Господу, что у нас есть Роб, вот что я тебе скажу. Хоть он еще молод, но взял на себя все заботы о пекарне, заказах и прочем. Даже не представляю, что бы мы без него делали. И твоя Дора была как ниспослана свыше: растолковала ему азы учета. Вообще-то, сказать по правде, она сама этот учет и ведет вместо Роба. Вот закончит школу наш второй сын, тогда станет полегче. А мне совсем не до пекарни, уход за Фредом отнимает все больше времени, кто-то должен быть при нем постоянно. Сейчас с ним осталась наша дочь, пока я хожу за…

Из этого потока слов он выудил следующее: Фред был тяжело болен; его сын Роб вел все дела в пекарне, уже в юном возрасте взвалив на плечи отцовскую ношу; его собственная дочь оказывала помощь семье Армстронгов. Он смутно припомнил фразу в одном из отчетов Неда: мол, пекарь нездоров, однако поставки из пекарни осуществляются без перебоев. Еще ранее Нед вроде бы упоминал о том, что Дора обучилась у него основам бухгалтерского учета и по утрам несколько раз в неделю выполняет кое-какую работу в фабричной конторе. Да, его обо всем информировали, вот только реальность оказалась для него неожиданной.

Болтовня Джинни внезапно прервалась – ее посетила мысль.

– Слушай, а почему бы тебе не заглянуть к нам хоть ненадолго? Фред частенько говаривал: «Я знал, что он далеко пойдет, этот Уилл Беллмен». По его словам, он заметил это в тебе еще с детства. И ты здорово помог ему с заказами для фабрики. В ту пору ты нас поднял и крепко поставил на ноги, так оно и было. И Фред никогда об этом не забывал.

Голубизна ее глаз утратила тот чистый оттенок безоблачного летнего неба, каким отличалась в юности.

Из ниоткуда в его сознании возникла картина: речной берег, заросли осоки и ноги Джинни, белые в черных ботинках, раскинутые на зеленом мху.

Он заметил, что и Джинни сейчас вспоминает то же самое. А она заметила, что вспоминает он.

– Навести его, Уилл, – попросила она. – Для него это очень важно.

– Хорошо, – сказал он. – Я приду.

– Стало быть, ты работаешь в конторе вместе с Недом? – спросил он Дору за завтраком.