Беллмен и Блэк, или Незнакомец в черном, стр. 3

Солнце опускалось к горизонту, небо приобрело холодный стальной оттенок, тем самым напоминая, что осень уже не за горами. Все проголодались, пора было по домам. И друзья разошлись.

Уилл жил ближе всех к этому месту – до уютной маминой кухни были считаные минуты ходьбы.

На вершине земляной насыпи что-то побудило его оглянуться туда, где они оставили убитую птицу. Оказалось, что сразу же после ухода ребят там начали собираться грачи. Полтора-два десятка их описывали круги над дубом, и все новые птицы подлетали с разных направлений. Россыпью темных точек они скользили по небу и рассаживались на ветвях дерева. Обычно такие сборища сопровождаются галдежом, подобным шуму высыпаемого с тележки гравия. Но сейчас этого не было: все происходило в напряженном, нарочитом молчании.

И каждый грач на каждой ветке смотрел в его сторону.

Уилл спрыгнул с насыпи и помчался домой – быстрее, чем он бегал когда-либо прежде. Лишь ухватившись за ручку двери, он решился еще раз взглянуть назад. В небе теперь не было ни единой птицы. Он посмотрел на дуб, но с такого расстояния, да еще против заходящего солнца, трудно было разобрать, где грачи, а где просто листва и есть ли там грачи вообще. Быть может, ему лишь почудился этот многоглазый взгляд?

Зато человеческую фигуру в тени дуба – там, где недавно стоял он сам, – Уилл разглядел вполне отчетливо. Сперва он подумал, что кто-то из приятелей вернулся к дереву, но фигура была слишком низкой для Чарльза, слишком худой для Фреда и не имела огненной шевелюры Люка. К тому же – если не списывать это на контраст света и тени – мальчик под деревом был одет во все черное.

А мгновение спустя он исчез – должно быть, пошел по тропе напрямик через лес, подумал Уилл.

Он повернул дверную ручку и перешагнул порог.

– Что случилось? Ты будто сам не свой, – сказала мама, увидев его.

В тот вечер Уильям, против обыкновения, был очень тих и показался маме нездорово побледневшим. Ее расспросы ни к чему не привели, и она поняла, что сын стал достаточно взрослым для того, чтобы иметь свои тайны.

– Подумать только – всего неделя осталась до вашего с Чарльзом отъезда в школу.

Когда мама стала рядом, наливая в тарелку суп, Уилл слегка привалился к ее боку, а когда она обняла его за плечи, не стал отстраняться с возмущенным напоминанием, что ему уже десять лет. Неужели ее бесстрашный сын так нервничает из-за предстоящей учебы в оксфордском интернате? В спальне мама укрыла его дополнительным пледом, хотя было еще не холодно, и оставила у кровати горящую свечу. Вернувшись через час, чтобы поцеловать Уилла на ночь, она вгляделась в лицо спящего. Какой же он бледный! Даже трудно узнать, словно это не ее сын. Дети в его возрасте на удивление быстро меняются.

«Ему всего лишь десять, а я уже его теряю, – с горечью подумала она, а за этой мыслью острой болью пронзила другая. – Если только уже не потеряла».

Наутро Уильям проснулся больным и до середины следующей недели пролежал пластом, пока мама хлопотала вокруг. И в те самые дни, когда кровь, казалось, вот-вот закипит в его венах, когда пот лил ручьями, а боль исторгала из него жуткие вопли, Уильям вложил все накопленные к десяти годам силы и опыт в наитруднейшее деяние из всех им дотоле предпринятых – в попытку забыть.

И в этом он почти преуспел.

&

Грач кажется существом вполне заурядным, пока вы не приглядитесь к нему внимательно.

Его оперение – одна из самых неординарно красивых вещей, сотворенных природой. Как заметили в тот день ребята, перья грача могут мерцать, переливаясь чуть ли не павлиньей радугой красок, хотя на самом деле в них нет синего, фиолетового или зеленого пигментов. Атласная чернота головы и спины сменяется на груди и ногах более мягким и глубоким бархатно-черным цветом. Грач не просто черен – он чернее самой черноты. В нем присутствует невероятный переизбыток черного, не наблюдаемой ни в одной другой живой твари. Он – сама суть черноты.

Откуда же тогда берется эта игра красок?

Дело в том, что грач чем-то сродни волшебнику. Его черные перья способны создавать поразительный оптический эффект.

«Ага! – скажете вы. – Выходит, это всего лишь иллюзия».

Отнюдь. Грач не имеет ничего общего с фокусником, достающим из цилиндра всякую всячину и заставляющим вас видеть то, чего реально не существует. Грач, напротив, является волшебником реальности. Спросите собственные глаза, какого цвета солнечный луч? Они не смогут вам ответить. А грач может. Он ловит свет, расщепляет его, кое-что впитывает, а остальное излучает, демонстрируя фантастические возможности оптики, показывая вам истинный свет, который ваши бедные глаза узреть не в силах.

Но колдовская игра красок – не единственный трюк, сокрытый в грачином оперении. Хоть это и большая редкость, но некоторым счастливчикам доводилось быть свидетелями такого зрелища: ярким летним днем грач, в полете разворачиваясь против солнца, внезапно меняет свой цвет с черного на ангельски-белый, с зеркальным отблеском, и несколько мгновений ослепительно сияет в своей торжествующей белизне.

Принимая во внимание необычную красоту этой птицы и ее способность к чудесным изменениям своего облика, остается лишь удивляться тому, что основной средой обитания грачей являются поля, где они кормятся личинками, гусеницами и т. п. Почему эти сказочно прекрасные создания не живут в покоях принцесс и не роскошествуют в золоченых вольерах с набором изысканных яств, подаваемых ливрейными лакеями на серебряных подносах? Почему они проводят время среди пасущихся коров, тогда как им более приличествует общество единорогов, грифонов и драконов?

Ответ прост: грач живет так, как ему хочется. А когда он захочет пообщаться с людьми, то скорее предпочтет компанию пьяного поэта или чокнутого старикашки салону великосветской мамзели. И конечно же, он не прочь полакомиться кусочком драконьей печени или языком единорога, если удастся их раздобыть, да и мясом грифона не побрезгует, буде таковое подвернется.

Когда грачи собираются в превеликом множестве, для этого есть самые разные названия. Кое-где используют выражение «грачиная паства».

Часть первая

1

Шесть из семи дней в неделю окрестности Берфорд-роуд наполнялись грохотом, лязгом, дребезжанием и гулом работающей Беллменской фабрики. Беспрестанно снующие туда-сюда челноки ткацких станков создавали лишь малую часть этой какофонии, а ее главной составляющей были рев и клокотание вод Виндраша [3], крутивших водяное колесо и порождавших всю эту бурную активность. Шум стоял такой, что по окончании трудового дня, когда замирали станки и приводные механизмы, он еще долго отдавался эхом в ушах работников. Это эхо звенело, когда люди приходили к себе домой, не прекращалось, когда они укладывались спать, и зачастую продолжало звенеть в их снах.

Птицы и звери сторонились Беллменской фабрики – по крайней мере в будние дни. Только грачам хватало духу летать над ней в любое время. Более того, они как будто даже получали удовольствие от производимого фабрикой шума, дополняя его своим пронзительно-хриплым граем.

Но сейчас было воскресенье, и с фабрики не доносилось ни звука. Между тем на другом берегу реки, вверх по главной улице селения, множество людей производило шум совсем иного рода.

Грач – или ворона, ибо издали их нелегко отличить друг от друга, – эффектно спланировал на конек церковной крыши, склонил голову набок и прислушался.