Беллмен и Блэк, или Незнакомец в черном, стр. 22

– Сколько ей лет? – спросил он. – Она берет уроки рисования?

Уильям уже понял, что его кузен – любитель потрепать языком, не привыкший работать, не считающий нужным следить за временем и не умеющий загодя распределять свои часы и минуты в соответствии с количеством и сложностью предстоящих задач.

– Приходи к нам на ужин сегодня вечером, – предложил он, сворачивая этот разговор. – Дора сама охотно сообщит тебе свой возраст. И может, нарисует твой портрет, если будешь хорошо себя вести.

Когда кузен удалился, Уильям взял только что подписанный документ и еще раз просмотрел его с чувством глубокого удовлетворения. Уже очень давно он замыслил один интересный проект, но Пол, узнав, каких вложений это потребует, предпочел не рисковать. Уильям внимательно следил за последними достижениями в области гидравлики, изучив этот предмет в достаточной степени, чтобы самостоятельно сделать эскизы. Он произвел оценку местности с привлечением экспертов. Если доверить реализацию проекта опытному человеку, риск будет минимальным, – и такой человек у него на примете имелся. Но он не мог действовать, пока ситуация с Чарльзом оставалась неопределенной. Зато теперь…

Он тут же сел за письмо инженеру, дополняя его пояснительными эскизами, и так увлекся этим занятием, что надолго забыл обо всем прочем.

Наконец он взглянул на часы. Близилось время ужина. Пора возвращаться домой.

С другой стороны, момент был самый подходящий для визита к Тернеру и разговора о покупке земельного участка – теперь Уильям был готов сделать предложение, от которого тот не сможет отказаться.

Познакомившись с женой своего кузена, Чарльз нашел ее очень милой и благоразумной – как раз такой, какая требовалась мужчине вроде Уильяма. Понравились ему и дети: бойкие, жизнерадостные и любознательные. Он сидел в маленькой гостиной, которую помнил со времен своего детства. Его бабушка сердилась, когда Чарльз гостил у кузена, но отец против этого не возражал. Потом он вспомнил свою тетю, маму Уильяма, и рассказал несколько историй с ее участием.

Заметив, что Чарльза удивил тот жадный интерес, с каким слушатели восприняли его рассказы, Роза пояснила:

– За несколько минут мы узнали о детстве Уилла больше, чем от него самого за все прошедшие годы. Надеюсь, вы останетесь на ужин? А пока я вожусь на кухне, Дора покажет вам свои рисунки.

Вечер был светлый и теплый. Чарльз сидел в садике с юной художницей, наблюдая ее за работой, – в альбоме одно за другим появлялись трудноуловимые сочетания рваных, ломаных, незавершенных линий, однако Чарльз углядел в каждом из них несомненно птичьи черты.

Сделав набросок, Дора сразу переворачивала страницу, явно собой недовольная.

– Погоди-ка. – Он задержал ее руку. – Что это у тебя?

– Грач. Он часто прилетает к нам в сад, и я слежу за ним из окна.

Чарльз придвинул к себе альбом. Недочеты были налицо. Никто не учил девочку правильно держать карандаш, и она слишком сильно нажимала на бумагу. Ее попытки изобразить перья выглядели наивными. У птицы отсутствовали глаза. Но характерные признаки семейства врановых были видны отчетливо. Лапа, вцепившаяся в ветку, угол между ногами и телом, необходимый для баланса, – все это было подхвачено верно. При всей неопытности художницы, ее рисунок был достаточно убедителен.

– Вот здесь неправильно, и здесь тоже, – говорила она, указывая кончиком карандаша на недостатки рисунка, которые он и сам уже заметил. Что ж, осознание своих ошибок – это уже нечто. Девочка определенно подавала надежды.

Чарльз тоже сознавал собственные ошибки и слабости. Включая самую главную – ту, которая сделала его изгоем, но доставила ему столько наслаждения, что он был не в силах ее проклинать. Среди прочих, не столь пагубных, ошибок была его попытка стать большим художником. Кто-то однажды сказал ему, что страстное желание что-либо сотворить уже само по себе свидетельствует о наличии таланта. Применительно к Чарльзу это правило не сработало. Художником он оказался никчемным. Да, он любил живопись и хорошо разбирался в искусстве, но его собственные творческие потуги приводили к самым жалким результатам, сколь бы страстным ни было желание. Он умел видеть окружающий мир глазами художника; он мог замыслить картину, в точности передающую то, что он видит; но воплотить этот замысел на холсте было ему не под силу. В лучшем случае он мог бы стать неплохим учителем. Но где это видано, чтобы состоятельный джентльмен обучал рисованию маленьких девочек? Это было бы просто смешно. Посему единственное, что ему оставалось, – это коллекционирование. Приобретая картины художников, более одаренных, чем он сам, Чарльз тем самым оказывал им материальную поддержку и давал стимул к дальнейшему созиданию. Так он и жил в одном шаге от своей мечты, уже смирившись с тем, что она недостижима.

Возможно, у Доры было то, чего не хватало ему самому. Она рисовала по наитию, не получая подсказок и наставлений, зато имела верный глаз и точную руку, не пасуя в растерянности перед чистым листом бумаги.

– Смотри. – Чарльз взял карандаш, показывая, как следует его держать. – Тогда ты можешь делать так… и так…

Она вернула себе карандаш и попробовала повторить его действия.

– Вот так, да?

– Теперь правильно.

И в этот самый момент, как будто призванный из ниоткуда своим изображением на бумаге, объявился грач. Снижался он довольно неуклюже, но приземление на лужайку выполнил эффектно. Чарльза позабавила и умилила внезапная перемена, произошедшая с девочкой: ее лицо сразу сделалось серьезным и сосредоточенным. Она безотрывно смотрела на птицу, которая что-то клевала в траве, ничуть не боясь находящихся рядом людей.

Дора не пыталась делать зарисовки с натуры, а только наблюдала. Но вот грач покончил с поисками, захлопал крыльями и взмыл в воздух. Только после этого она взялась за карандаш.

На чистом листе штрих за штрихом появлялся очередной грач. Чарльз заметил, что Дора уже приспособилась держать карандаш так, как он ей показывал; движения ее руки стали более свободными, а линии – более четкими и выверенными. Сделав все, что было в ее силах, она склонила голову набок, оценивая результат.

– Получилось лучше, правда? – сказала она, передавая ему рисунок. – Я всегда так рисую птиц: сначала смотрю долго-долго, а потом, когда птица уже улетит, в памяти остается картинка.

– Это очень хороший метод, – согласился Чарльз.

– Ты завтра уедешь в Италию?

– Да.

Она повернулась к Чарльзу и с минуту очень серьезно и внимательно вглядывалась в его лицо.

– Сохраняешь меня в памяти?

– Да, покуда ты не улетел. – Она тряхнула головой. – Ну вот, готово. Теперь картинка останется.

На следующее утро, за несколько часов до отъезда, Чарльз повидался с адвокатом своего отца.

– Я не намерен задерживаться в Англии, – первым делом сообщил Чарльз. – У меня остались дела и обязательства за границей. Что касается управления фабрикой, то я заключил соглашение с Уильямом Беллменом.

И он вручил собеседнику экземпляр составленного накануне документа. Адвокат начал внимательно читать. Дойдя до пункта о вознаграждении управляющего, он поднял руку и задумчиво погладил свою бороду.

– На редкость щедрое вознаграждение. – Он взглянул на Чарльза. – Хотя человек он толковый и даровитый. Будет обидно, если такого управляющего переманят конкуренты.

У Чарльза испуганно екнуло сердце. Такая мысль ему в голову не приходила.

Адвокат продолжил чтение.

– Прибыль пятьдесят на пятьдесят…

Он нахмурился.

– Что-то не так? – спросил Чарльз.

– Это необычно.

Чарльзу было трудно судить о таких вещах.

– И далее: ваш кузен намеревается вкладывать личные средства в развитие предприятия, при этом забирая себе всю дополнительную прибыль. Неординарный вариант…

Чарльз попытался представить, чем для него обернется уход Уильяма на другую фабрику.