Властелин мира, стр. 69
«Дорогой Шарль, сегодня мне объявили, что, если я не сделаю правительству сообщений, которые я не могу, да и не хочу делать, завтра меня казнят. Итак, завтра я умру. Все мои мысли только о жене и о сыне. Но поскольку даже в самом лучшем случае меня ожидало бы пожизненное заключение, я даже рад смерти. Надеюсь, тебе удастся выйти на свободу. Тогда не забудь выполнить мою последнюю просьбу. Передай моей жене, что я любил ее до последнего вздоха и надеюсь, что она воспитает сына в уважении к памяти отца. Будь отцом моему ребенку, если обстоятельства позволят тебе находиться рядом с ним. Было бы лучше, чтобы он рос не во Франции и чтобы Валентина тоже покинула эту страну, которую я теперь ненавижу! Обещай мне это!
На следующее утро меня привели в помещение, где находилась гильотина. Вместе со мной там были еще двое узников, которые, как мне было известно, тоже участвовали в Булонском деле. Вскоре появился и Моррель. Он держался с большим хладнокровием. Вместо приветствия Моррель дружески кивнул мне. Чиновникам он заявил, что страдает безвинно, и со словами «Да здравствует Наполеон!» положил голову под нож…
Мне удалось бежать, сударыня, а остальное вы знаете. Я бежал в Германию, и единственной моей мыслью было исполнить желание погибшего друга. Я сделал все, что было в моих силах…»
Ах, Эмманюель, Жюли, я больше не могу! Как я несчастна! Макс умер, а вместе с ним и все мое счастье! Молите за меня Всевышнего!
Валентина».
Нам нечего добавить к этим письмам. Пусть правительство попробует отвести от себя это обвинение! Это ему не удастся! А французскому народу теперь известно, как попираются законы…»
Глаза капитана блуждали по строчкам, а его помутившийся рассудок безуспешно пытался обуздать бурю невероятных мыслей, от которых у него голова шла кругом. Его считают погибшим? Валентина в Берлине? Что это за друг, который взялся заботиться о нем? Недоразумение это или обман?
Ответить на эти вопросы Моррель был не в силах. Листовка выпала из его рук, и, когда жандармы подошли напомнить, что пора в путь, а товарищи попытались заговорить с ним, с его уст сорвались лишь какие-то бессвязные слова, которые были встречены смехом. Помешательство Морреля, разумеется, сочли притворством и препроводили капитана в тюрьму, согласно полученному предписанию. И только там врачебная экспертиза установила, что он и в самом деле психически болен, и его перевели в одну из психиатрических лечебниц, расположенных в провинции.
XIV. ОБЩЕСТВО САМОУБИЙЦ
Прибыв в Лондон, дон Лотарио направился к банкиру и получил у него довольно значительную сумму. Он не нанес визита ни одному из тех лиц, которых ему надлежало посетить. Он больше не желал знать ничего о том, что связывало его с прежней жизнью. Предоставленный самому себе, он собирался проводить бесплодные дни на свой страх и риск. Предупреждение аббата Лагиде, что для завоевания благосклонности Терезы ему прежде нужно стать дельным человеком, он больше не вспоминал, наставления лорда были забыты.
В один из вечеров он оказался в игорном доме, куда его увлек случайный знакомый. Играл он крупно, причем с таким безразличием, с таким ледяным спокойствием и равнодушием, что на него обратили внимание даже холодные, сдержанные англичане. Фортуна благоволила к нему. Наконец он поставил на карту десять тысяч фунтов — весь свой выигрыш — и проиграл. Безмятежно, словно ничего не произошло, отнюдь не с отрешенным спокойствием отчаявшегося, не с жалкой улыбкой человека, который пытается скрыть свое несчастье, — нет, просто с невозмутимым спокойствием джентльмена, проигравшего каких-то десять фунтов, Лотарио отошел от карточного стола, заказал изысканный ужин и с большим аппетитом, будто ничего не случилось, отдал ему должное.
— Простите, вы англичанин? — поинтересовался некий джентльмен за соседним столиком.
— Нет, сударь! — ответил Лотарио, едва удостоив спрашивающего взглядом.
— В таком случае вы достойны быть им! — продолжал тот. Услышав это самоуверенное замечание, Лотарио не удержался от улыбки.
— Почему? — спросил он. — Разве все прочие нации должны иметь какие-то особые заслуги, чтобы быть на равных с англичанами?
— Отнюдь, я просто имел в виду, что вашему хладнокровию мог бы позавидовать любой англичанин, а это говорит о многом!
— Подумаешь! — презрительно отозвался дон Лотарио. — Хладнокровие? Терять голову из-за каких-то десяти тысяч фунтов? Неужели англичане настолько мелочны, что придают этому значение? Что касается меня, мне столь же безразлична была бы потеря и двадцати тысяч фунтов, даже самой жизни!
— Даже жизни? — повторил англичанин. — Неужели она вам так безразлична?
— Совершенно безразлична! — заверил испанец. — Приди кому-нибудь охота взять ее у меня и не поленись он ударить для этого палец о палец, я уступлю ему, не колеблясь.
— Черт побери! — вскричал англичанин. — Вы заслуживаете того, чтобы стать одним из нас!
Дон Лотарио вновь улыбнулся, однако внимательнее вгляделся в своего соседа. Тот был высок ростом, сухощав, светловолос. Под тонкой кожей явственно виднелись голубоватые жилки кровеносных сосудов. Одет незнакомец был весьма изысканно и по последней моде, и весь его внешний облик и манеры выдавали истинного джентльмена.
— Как это понимать, «одним из нас»? — удивился Лотарио. — Вы опять имеете в виду англичан?
— Нет, на этот раз не совсем! — ответил неизвестный, понизив голос. — Я имею в виду англичан до мозга костей, членов нашего общества, лучшего во всей Англии.
— Хм! А что это за общество, позвольте узнать?
— Здесь я не могу вам этого сказать, — прошептал англичанин. — Не угодно ли отправиться со мной? Вы увидите людей, для которых собственная жизнь не дороже выеденного яйца. А в том, что вы достойны сделаться одним из нас, я сейчас убедился, если вы, конечно, не безумно богаты.
— Я богат? Вовсе нет! По английским меркам у меня нет даже приличного состояния.
— Что ж, тем лучше! Тогда прошу вас, — пригласил незнакомец. — Вот моя визитная карточка. Если же устав нашего общества вам не понравится, прошу вас дать слово джентльмена, что все увиденное вы сохраните в тайне.
Дон Лотарио мельком взглянул на карточку, протянутую незнакомцем, и прочел на ней имя лорда Бильзера — человека, который, как ему приходилось слышать, слыл весьма эксцентричным, но имел тем не менее безукоризненную репутацию. Испанец дал честное слово и последовал за лордом, экипаж которого ожидал у входа в игорный дом.
Карета тронулась в направлении Вест-Энда, фешенебельного квартала Лондона, где остановился и молодой испанец. Она подкатила к великолепному особняку и, миновав ворота, въехала во двор. Скромно, но элегантно одетые слуги открыли дверцы кареты, и лорд проводил своего нового знакомого в дом, богатством и роскошью не уступавший дворцу.
Они оказались в просторном зале, и дон Лотарио был поражен царившим здесь невиданным великолепием. Впрочем, оно говорило вовсе не о привычной для англичан солидности и не о бесстрастном блеске английских дворцов, а скорее о пышности и изысканности Востока.
Юноша насчитал в зале двенадцать человек. Большинство составляли молодые еще люди, бледные, принадлежавшие к тому типу англичан, которых называют уставшими от жизни. Двое других отличались необычной полнотой. Однако все они были истинными джентльменами.
— Милорды, я имею честь представить вам нового кандидата! — сказал лорд Бильзер, выводя молодого человека на середину зала. — Ваше имя, сэр?
Дон Лотарио вспомнил, что еще не представился, и протянул лорду визитную карточку.
— Весьма отрадно, — ответил тот. — Итак, дон Лотарио де Толедо — лорд Уайзборн, лорд Каслфорд, лорд Берингер, граф Бомон…
И одного за другим он представил молодому испанцу членов таинственного общества. Это были сплошь титулованные особы — лорды, графы или виконты. Наконец очередь дошла до тщедушного господина с белесыми волосами, который был представлен испанцу как француз, граф д'Эрнонвиль, исполнявший должность казначея.