Т. 08 Ракетный корабль «Галилей», стр. 157

Форбс-Смит возразил:

— Это с каких же пор?

Бад крикнул:

— Да всегда так было, англичанин проклятый!

Тут уж мы все насели на них обоих, и было решено, что имен святых брать не будем. Но тут у Джонни Эдвардса появилось отличное предложение, основанное на той же идее: мы решили назвать свой отряд отрядом бойскаутов с Ганимеда имени Баден-Пауэлла, такое название связывало нас с английским часовым поясом и никого не обижало. Нашу идею поддержали: отряд палубы С назвал себя именем Агинальдо [94], а палуба В выбрала для себя Хуниперо Серра [95]. Когда я это услышал, я пожалел, что наша палуба не живет по калифорнийскому времени, тогда мы сами могли бы его выбрать. Но я с этим примирился: в конце концов, Баден-Пауэлл — тоже очень гордое имя.

Вообще-то все эти имена были достаточно хороши: все трое были разведчиками, исследователями и настоящими мужчинами. Двое из них никогда не имели случая стать скаутами в узко организационном значении этого слова, но все они были скаутами, то есть разведчиками в широком смысле, как Дэниел Бун.

Папа говорит, что от названия — очень многое зависит.

Как только девчонки прослышали про наши дела, они сразу же организовали отряды для девочек, и Пегги стала членом отряда имени Флоренс Найтингейл [96]. Я ничего в этом дурного не вижу, но почему девчонки во всем подражают мальчишкам и копируют все их действия? Все же мы были слишком заняты, чтобы обращать на них внимание: мы пытались возродить скаутскую деятельность в новых условиях. Мы решили утвердить те же ранги и знаки, которые каждый мальчик имел в прежней организации, — то есть звания, а не должности. Если ты был раньше командиром отряда или секретарем, это не имело значения, но если на Земле ты был «орлом», в бойскаутской организации Ганимеда ты и оставался «орлом», если был «щенком» — членом младшей группы, — то таким оставался и здесь. Если у мальчика не было документа, что он скаут, — а у половины ребят его не было, — мы официально утверждали те его звания, о которых он сообщал под скаутской клятвой.

Это-то было просто, а вот устраивать тесты и раздавать нашивки — не очень. Не может же мальчишка сдать экзамен на пасечника, если у вас нет пчел. (Правда, после выяснилось, что среди грузов было несколько замороженных и усыпленных роев, но мы их так и не использовали.) Зато мы могли выдавать нашивку и удостоверение тем, кто специализировался в гидропонике, и проводить для них практику и тесты прямо на корабле. Мистер Ортега устроил нам тест по космической инженерии, капитан Харкнесс — по баллистике и астрогации. К концу пути у нас набралось достаточно тестов и испытаний, чтобы любой мальчик мог получить звание «орла», раз уж у нас имелся суд чести.

Суд чести появился самым последним. По какой-то причине, которую я никак не мог понять, Хэнк все время откладывал рассмотрение окончательного решения комитета по связям — того комитета, который должен назначать скаутских вожатых, специалистов и тому подобное. Я спросил об этом Хэнка, но он только напустил на себя таинственный вид и сказал, что я сам увижу. И скоро действительно я увидел. Мы наконец собрали объединенный сбор всех трех отрядов, чтобы утвердить скаутских вожатых и назначить членов суда чести и все такое. И с тех пор до самого конца всем стали управлять взрослые, а нам снова осталось всего только командовать отрядами и патрулями. Ну и ладно — хотя бы повеселились, пока держалась наша власть.

8. ТРЕВОГА

Когда мы находились в пути уже пятьдесят три дня и до Ганимеда оставалась всего неделя, капитан Харкнесс заставил корабль прецессировать [97], и мы могли видеть, куда направляемся, — мы, то есть пассажиры, для астронавтов это было без разницы. Понимаете ли, ось «Мэйфлауэра» была направлена почти точно к Юпитеру, а факел — назад, к Солнцу. Так как смотровые иллюминаторы расположены друг от друга под углом в девяносто градусов, мы все время могли разглядывать большую часть неба, но оно не было у нас в поле зрения ни впереди, на пути к Юпитеру, ни позади, по направлению к Солнцу. Теперь капитан наклонил корабль на девяносто градусов, и мы крутились, если можно так выразиться, вокруг линии нашего полета. Таким образом, можно было видеть и Солнце, и Юпитер из любого иллюминатора, хотя и не одновременно.

Юпитер уже превратился в крошечный ярко-оранжевый диск. Некоторые мальчишки клялись, что различают луны. Если честно, лун я не видел, во всяком случае, первые три дня после того, как капитан прецессировал корабль. Но все равно было так здорово получить возможность разглядывать Юпитер. Марса по дороге мы так и не обнаружили, потому что Марс оказался за Солнцем, на расстоянии трехсот миллионов миль от нас. Мы ничего не видели, кроме прежних звезд, которые видны и с Земли. Даже астероиды не показывались.

На то имелась причина. Когда мы сошли с орбиты станции «Нью-Йорк-Верх», капитан Харкнесс вовсе не направил «Мэйфлауэр» по прямой туда, где будет находиться Юпитер, когда мы прибудем; вместо этого он поднял корабль над плоскостью эклиптики в северном направлении, поднял достаточно высоко, чтобы миновать пояс астероидов. Всем известно, что метеориты не представляют собой реальной опасности в космосе. Если только пилот не делает заведомой глупости, например не ведет свой корабль прямо сквозь голову кометы, практически почти невозможно столкнуться с метеоритом. Слишком между ними большое расстояние.

С другой стороны, пояс астероидов составляет значительную часть небесных отбросов. Старые корабли с ядерными двигателями обычно проходили через этот пояс наудачу, и ни один из них ни разу ни на что не наткнулся. Но капитан Харкнесс, имея в своем распоряжении буквально всю энергию мира, предпочитал для верности астероиды обойти. Так как мы пояс астероидов обогнули, что-нибудь могло бы в нас врезаться, только уж если, как говорится, волк в лесу сдохнет.

Так вот, этот самый волк-то и сдох. В нас что-то врезалось.

Это случилось сразу после подъема (по времени палубы А), как раз я заправлял свою койку. В руках я держал скаутскую форму и собирался сложить ее и сунуть под подушку. Я ее не носил потому, что у других-то ведь не было формы, чтобы являться в ней на скаутские сборы. Но я все еще держал ее у себя в постели.

Вдруг я услыхал самый жуткий шум, какой когда-либо раздавался в моих в ушах. Точно из ружья кто-то выстрелил прямо у меня над ухом, и еще кто-то хлопнул стальной дверью, а какой-то великан разрывал и разрывал целые ярды материи, и все это одновременно.

Потом остался только звон в ушах, голова закружилась и на меня будто столбняк напал. С трудом я помотал головой, посмотрел вниз — оказалось, что я гляжу на свежую дыру в корабле, прямо у меня под ногами, величиной с кулак. Вокруг нее топорщилась изоляция, а в середине дыры я увидел черноту. Потом в ней промелькнула звезда, и я понял, что смотрю прямо в космос.

Что-то сильно шипело.

Не помню, чтобы я вообще о чем-нибудь в тот момент подумал. Я только скомкал свою форму, сел на корточки и сунул ее в дыру. С минуту казалось, что ее туда засосет, потом она сбилась в комок, застряла и дальше не пошла. Но воздух все еще выходил из корабля. Наверно, только в тот момент я и осознал, что мы теряем воздух и что задохнемся в вакууме. Кто-то визжал и кричал у меня за спиной, что его убили, а по всему кораблю объявляли тревогу. Невозможно было проследить за собственными мыслями. Герметическая дверь нашей каюты автоматически захлопнулась, зало-жилась прокладками — и мы оказались запертыми.

Это меня до смерти перепугало.

Понимаю, что это было необходимо. Понимаю, что лучше уж запечатать одно отделение, обрекая на смерть находящихся в нем людей, чем дать погибнуть всему кораблю, — но ведь я сам, лично, оказался в этом отделении. Наверно, у меня не героическая натура. Я чувствовал, как давление воздуха выталкивает наружу затычку, сделанную из моей формы. Какой-то частичкой мозга я припоминал, что форму рекламировали как «пригодную в тропиках самовентилирующуюся ткань», и пожалел, что она не сделана из твердой плащевой пластиковой ткани. Я боялся нажать на нее посильнее: как бы она не улетела совсем и не оставила нас тут дышать вакуумом. Я бы отдал десерты на десять лет вперед в обмен на один клочок резины размером с мою ладонь.