Т. 08 Ракетный корабль «Галилей», стр. 153

— Десять дней на хлебе и воде, — провозгласил капитан. — Давайте следующее дело.

Крикун выглядел так, как будто ушам своим не верит.

Следующее дело состояло в том же, только это была женщина — одна из крупных и представительных особ, которые вечно всем распоряжаются. Она повздорила со своим представителем корабельной помощи — и пошла, чтобы лично рассказать об этом капитану, в то время как корабль был под ускорением. Капитан скоро во всем разобрался.

— Мадам, — произнес он ледяным тоном, — из-за вашей коровьей тупости вы подвергли опасности все наши жизни. Вы имеете что-нибудь сказать в свою защиту?

Она завела длинную тираду насчет «грубости», которую по отношению к ней проявил человек из корабельной помощи, и о том, что она в жизни своей не видела ничего более абсурдного, чем это обезьянье судилище, и так далее, и так далее. Но капитан ее перебил.

— Вы когда-нибудь посуду мыли? — спросил он.

— Что? Нет!

— Что ж, теперь придется мыть — все следующие четыреста миллионов миль!

6. Е=mс²

Когда нас отпустили, я принялся искать папу. Это было не легче, чем высматривать в стоге сена иголку, но я все спрашивал и спрашивал и через некоторое время их нашел. У них с Молли была отдельная комната, и Пегги тоже болталась там; я подумал, что она с ними живет, что меня ужасно раздосадовало, пока я не разглядел, что там только две койки. Тогда я понял, что Пегги, должно быть, живет в общей спальне. Действительно, потом выяснилось, что все дети старше восьми лет живут в общежитиях. Папа был занят тем, что отвинчивал койки и прикреплял к той плоскости, которая стала полом после того, как корабль начал вращаться. Когда я вошел, он прекратил работу, мы все сели в кружок и стали разговаривать. Я рассказал о капитанском суде. Он кивнул:

— Мы на экране видели. Но я что-то не заметил, чтобы там мелькала твоя физиономия.

Я объяснил, что меня не вызывали.

— Почему? — удивилась Пегги.

— Я-то откуда знаю? — я еще немного повспоминал «мачту» и сказал: — Слушай, Джордж, а ведь капитан на космическом корабле — все равно что на Земле абсолютный монарх, да?

Папа поразмыслил немного и сказал:

— М-м-м… нет, он скорее конституционный монарх. Но все равно монарх.

— Значит, мы должны ему кланяться и называть «Ваше величество»? — поинтересовалась Пегги.

Молли заметила:

— Не думаю, что это было бы умно, Пегги.

— Почему же? По-моему, это будет смешно.

Молли улыбнулась:

— Что ж, расскажи мне, когда ты это выяснишь. Я подозреваю, что он просто перекинет тебя через колено и отшлепает.

— Пусть только попробует! Я закричу.

Лично я ее уверенности не разделял. Я хорошо запомнил эти четыреста миллионов миль мытья посуды и решил, что, если капитан скажет: «Замри!» — я послушно замру. Если капитан Харкнесс и был монархом, он не особенно рьяно правил: первое, чего он от нас захотел, — это чтобы мы провели выборы и избрали корабельный совет. После этого мы его почти и не видели. Голосовать могли все, кому исполнилось восемнадцать. Остальным велели выбирать младший совет — правда, от него особого прока не было.

Но старший — настоящий — совет с этого момента управлял всей жизнью на корабле. Он исполнял даже роль суда — капитан теперь уже не определял меру наказания. Папа мне сказал, что капитан утверждает все действия совета — он обязан это делать, чтобы все было законно, — но я никогда не слыхал, чтобы капитан вмешивался в какие-то решения совета. И знаете, что отмочил совет сразу же после того, как установили часы приема пищи и прочие мелочи? Первым же постановлением нас обязали ходить в школу! Младший совет сейчас же провел экстренное заседание и принял контрпостановление, но это не имело никого значения. Школу для нас все равно открыли.

Пегги входила с младший совет. Я спросил ее, почему она не слагает с себя полномочия, если ничего не может добиться. Вооб-ще-тоя просто ее поддразнивал — но на самом деле она выдержала из-за нас целое сражение.

Но на деле оказалось, что школа — это не так уж и плохо. Делать в космосе все равно нечего: если вы увидели хоть одну звезду, значит, вы все их увидели. А первое, чем мы стали заниматься в школе, было устройство нашего корабля, и это всем понравилось. Мы ходили группами по двадцать человек, и так продолжалось весь день, то есть «день» по корабельному времени. «Мэйфлауэр» имел форму волчка с раструбом наружу. Раструб являлся двигателем, хотя главный инженер Ортега, который водил нас туда, называл его «факелом» [89].

Если считать факелообразный конец кормой, то противоположный конец был носом. Там располагалась рубка управления, а вокруг нее — капитанская каюта и каюта старших офицеров. Факел и вся силовая установка были отрезаны от остальной части корабля при помощи радиационного щита, который проходил через весь корабль. От щита до рубки управления тянулся большой грузовой трюм. Он представлял собой цилиндр более ста футов в диаметре и был разделен на ячейки. Мы везли с собой в колонию всевозможные предметы: всякие земные аппараты, машины, концентраты почвенных культур, инструменты. О многом я даже понятия не имел.

Вокруг этого центрального трюма располагались жилые палубы: палуба А под самой обшивкой корабля, палуба В — под ней, а палуба С находилась внутри. Потолок палубы D служил внешней стеной трюма. На палубе D были столовые, камбузы, комнаты отдыха, лазарет и все такое, а на остальных трех палубах — жилые каюты и общежития. На палубе А каждые десять или пятнадцать футов были ступеньки, потому что она повторяла изгибы внешней обшивки корабля, стало быть, потолки у ней были разной высоты. В самых дальних помещениях у носа и у кормы высота была всего футов шести, и там жили самые маленькие ребятишки, а в самых высоких помещениях палубы А потолки тянулись на уровне двенадцати-тринадцати футов.

Живя внутри корабля трудно разглядеть, как все это вместе устроено. И не только потому, что все расположено в разных местах, но и оттого, что искусственная гравитация, которую включили на корабле с момента вхождения в свободный полет, путала все направления — вот например, казалось бы, вы стоите на ровной палубе, но перед вами и у вас за спиной она изгибается очень резко. Но до этого изгиба дойти ну никак нельзя: сколько бы вы ни шли, там опять становилось ровно. А если пройти совсем немного, то оказывалось, что вы сделали петлю и возвратились туда же, откуда пришли, совершив прогулку по всему кораблю.

Никогда в жизни не представить бы мне этого наглядно, если бы мистер Ортега не изобразил нам все на чертеже. Мистер Ортега объяснил нам, что корабль вращается, делая три и шесть десятых оборота в минуту, или шестнадцать полных оборотов в час, и этого достаточно, чтобы придать палубе В центробежную силу в одну третью g. Палуба В на семьдесят пять футов удалена от оси «Мэйфлауэра», а палуба А, где я жил, отстояла оттуда еще дальше, и там человек весил, наверно, процентов на десять больше, в то время как на палубе С вес делался на одну десятую меньше. На палубе D вес становился еще меньше, и у вас могла закружиться голова, если бы вы быстро встали из-за стола в столовой.

Рубка управления помещалась как раз на оси, в нее можно было вплыть по воздуху, когда корабль совершал обороты: так мне говорили, но внутрь меня не допустили ни разу. Обороты корабля имели еще один странный эффект: все вокруг нас становилось «низом». То есть я хочу сказать, что обзорные иллюминаторы можно было разместить только на полу палубы А, там они и находились, все четыре — большие, каждый в своем отделении.

Мистер Ортега водил нас на одну из обзорных галерей. Иллюминатор обзора состоял из больших круглых кварцевых пластинок в полу, его огораживали предохранительные поручни. Те, кто вошли в помещение первыми, сразу же отпрянули, как только приблизились к предохранительным поручням, а две девчонки даже завизжали. Я протолкался вперед к поручням, заглянул вниз и… оказалось, что я увидел самое дно Вселенной, за миллион триллионов миль, и все эти мили внизу…