Гонконг, стр. 74

Александр Колокольцов долго ходил вечером по палубе своей шхуны, останавливался, смотрел на огни Симоды, на знакомые островки, проливы. Светлая вода при луне выделяла черноту скал. Колокольцов знал здесь все наизусть. Теперь ему все это запретно! Он никогда не пойдет в деревню Хэда! Или, может быть, все же, удастся?

Утром, когда съезжали на берег, лейтенант рассказал Константину Николаевичу, что корова, раздоенная Берзинем, еще дает молоко, что Уэкава по секрету признался.

– Я скажу об этом американцу, – сказал Посьет.

Знакомыми улицами прошли через весь город.

В новом здании Управления западных приемов встретил старый приятель Путятина и Посьета – коренастый богатырь с огромной головой – губернатор Симоды бугё Накамура Тамея.

Посьет торжественно объявил о главной цели приезда. Доставлена ратификация. Государь утвердил трактат. Шхуна «Хэда» передается Японии как подарок императору – тенно. Привезли тринадцать тысяч золотом – долг наш. Все орудия корабля «Диана», оставленные в Японии на сохранение, преподносятся в дар японскому правительству.

Губернатор благодарит и кланяется. Кланяются все чиновники.

Накамура предупредил, что пошлет немедленно доклад в столицу на быстрой лошади. Ясно, что не скоро они все решат. Накамура заметил: «Дела потребуют времени». Как всегда они медлят; Посьет и его спутники готовы к этому.

За обедом разговорам не было конца. Тамея-сама спросил, куда пойдет корвет из Японии. Узнав, что в Гонконг, казалось, опечалился. Осведомился, известно ли Посьету, что англичане начали войну с Китаем, из Гонконга посланы войска и флот в реку, на которой стоит Кантон. Сведения от голландцев из Нагасаки и от судов, приходящих в Симоду, и от самих китайцев. Ведь вы знаете, что в Нагасаки имеется с древних времен китайская торговая фактория.

Тут же сидел второй губернатор, вице-губернатор, его превосходительство Вакано Меосиро.

– Ох, Посьет-сама. Да, я теперь бугё, губернатор! И все было бы хорошо, – подвыпив, тихо говорил Накамура, – если бы на меня не навязался американец. Очень тяжелый человек. Один он доставляет хлопот больше, чем все американские семьи с корабля «Кэролайн», когда они жили в том же храме.

Накамура слов на ветер не бросает. Он остерегает. Но странно, чем ему мог так не понравиться Харрис?

Накамура рассказывал подробности, как парусник «Грета», взяв на борт 300 русских моряков, еще остававшихся после ухода шхуны «Хэда» в Японии, уходил из деревни Хэда. Рассказал про Сибирцева и добавил, что очень жаль его.

Посьет, Корсаков и Колокольцов о судьбе своих товарищей знали только, что «Грету» захватили англичане и увели в Гонконг, оттуда были письма от американцев. Но почему Накамуре жаль Сибирцева?

После губернаторского обеда все пешком, в сопровождении знакомых чиновников, переводчиков и стражи, пошли на берег. Здоровались и кланялись со встречающимися многочисленными знакомыми. На шлюпках ушли на суда, переоделись и под вечер в штатском на тех же шлюпках отправились к Харрису в храм Гекусенди, куда он вчера усиленно приглашал.

Глава 36

ПИСЬМО

– Пока придет ратификация из Эдо, простоять придется не меньше месяца, – говорил Константин Николаевич Посьет, сидя за знакомым столом в Гекусенди.

Американцу рассказал о передаче шхуны «Хэда», о платеже, о ратификации и об одарении японского правительства корабельной артиллерией.

Римский-Корсаков помалкивает, держится в стороне, наблюдает, слушает с интересом. Харрис тоже следит за ним внимательными взглядами.

– А-а, Мориама Эйноске! – воскликнул Посьет.

Все невольно встали, завидя знакомого японца. Лучший переводчик и величайший дипломат. Так вот кому препоручили вести дела с американцами! Тут мистеру Харрису нелегко придется: коса найдет на камень.

Элегантен, строен, мужествен. Мориама-сан немолод, но моложав, гладок, выхолен, как знатная персона, плечи и кулаки как у боксера. Легок на ногу, гибок и телом и умом. Такие крепкие, пожилые люди опасней всего в делах. «Кто сказал, не Конфуций ли, – старался вспомнить Посьет, – что в борьбе молодого со старым всегда побеждает старое! Жаль, Гошкевича нет, он знает все эти заповеди. Но и Харрис немолод, такой же породы, только европейской школы, говорил, что в Париже часто бывал и там свой человек. Кого только судьба не заносит в Японию!»

Корсаков знал Мориаму по первым встречам в Нагасаки. Тогда он по обязанности простачком прикидывался, ползал или лежал между договаривающимися делегациями плашмя на полу, не смея глаз поднять на свое высокое начальство.

Харрис без всяких церемоний сказал Мориаме, что в услугах его сегодня не нуждается.

– Нам сегодня переводчики не требуются! – пояснил Хьюскен, сидевший развалясь, и расхохотался, дружески кивая японцу.

– Корпус переводчиков отдыхает, – пояснил Посьет.

– Шпионы на каждом шагу! – сказал Харрис. Он вернулся к столу и принялся открывать бутылку.

О войне англичан с Китаем у консула не было никаких сведений. Удивился, что губернатор рассказал коммодору и капитану политические новости. Интересно. К этому шло, но оскорбительно! Почему скрывается от Харриса? Почему предпочтение тем, кто явно хочет тут выставить себя соперниками Америки? Японцы раздувают их значение в своих целях!

– А нам предстоит зайти в Гонконг! – пожаловался Посьет.

Харрис расхвастался, что в Гонконге у него прекрасные знакомые, с которыми и деловые и приятельские отношения. Известные Армстронг и Лоуренс его поверенные.

– У вас, вероятно, знакомые и в Макао? – спросил Римский-Корсаков.

– Да, конечно! Всюду американцы, и всё свои люди. К английской агрессии не имеют никакого отношения. Некоторые американские фирмы предпочитают вести дела с Китаем, находясь не в Гонконге, а в условиях большей независимости; в Макао. Снимают под свои конторы и склады роскошные дворцы обедневших португальских грандов. В Макао у меня друзья, крупный делец Дринкер мой приятель, я в переписке с ним. И даже, ха-ха-ха-ха-ха... в интимной переписке с их милейшей дочкой, пятнадцатилетней красавицей Катти. Ах, что за милые послания шлет она с описанием всех мелочей жизни. Это целые отчеты! Но, к сожалению, почта приходит очень поздно. Ее письма для меня интересней гонконгской периодической прессы... Капитан Корсаков, не вздумайте увлечься Катти! При этом непременном условии я дам рекомендательные письма к ее отцу. Но... вы... Вы слишком good-looking [77].

Казалось бы, распоясался, в то же время очень радушен. Но дело и свои цели эти люди помнят всегда в любом состоянии.

– Мой коммодор! За ваше здоровье! За здоровье коммодора, господа...

Посьет возразил, что такого чина у нас нет.

– Я знаю! У вас нет чина коммодора! Но все же вы – коммодор! Вы командуете эскадрой, исполняя дипломатическое поручение, какие у нас возлагали на коммодора Адамса! Мой коммодор!

Посьет дал характеристики губернатору, знакомым чиновникам и переводчикам, в том числе и Мориаме.

«Зачем он так откровенен с этим господином? Верный ли тон взят?» – озаботился Римский-Корсаков.

Харрис не нравился Воину Андреевичу, не вполне нравился ему и Посьет. «Казалось бы, умный и дельный. Облечен величайшим доверием. Откуда выскочил, грубо говоря? Где откопал его Путятин и за какие качества приблизил и возвысил? Назвал его именем самую лучшую гавань Приморья – мира будущего. На англичанина смахивает, и этого уже достаточно Евфимию Васильевичу. Обязателен, знает языки и уже коммодор – по сути дела, американец не ошибся. Ведет переговоры с Японией и Америкой от имени России. Тысячу раз прав Гончаров. Разве в петербургском самовластье дело? Да у нас на эскадре у Евфимия Васильевича в десять раз худшее самовластие и тирания! И самодурство! И никто не пикнул. При этом авантюристов и проходимцев у нас и в правительстве, и около правительства не меньше, чем в Америке. А вот говорят, что у них все стоит на предприимчивых личностях! Это еще вопрос, кто кого по этой части за пояс заткнет».