Дикая роза, стр. 3

Эмма так и не вышла замуж, и Хью с тех пор не встречался с нею, хотя изредка, почему-то с почти одинаковыми промежутками, видел ее: издали на каком-то приеме, в Национальной галерее, из окна автобуса. Слышал он о ней, разумеется, много, поскольку она уже после их разрыва начала писать детективные романы и прямо-таки прославилась. Благодаря этой неудобной славе, не говоря уже о других причинах, её образ оставался для него живым и даже до жути сегодняшним. Располагал он и более тревожными сведениями — о том, что где-то в таинственном лабиринте своего лондонского существования с Эммой столкнулся Рэндл. Какое мнение друг о друге сложилось у его сына и бывшей любовницы — этого Хью не знал. Он вообще старался не думать на эту тему.

Хью мысленно умолк. В сгустившейся внимательной тишине он услышал ровный шорох дождя — на краткое мгновение каждому из присутствующих словно приоткрылась тайна собственной смерти. Мертвые, они властно зовут за собой. Однако в такие минуты мертвый беззащитен перед решительной сплоченностью живых. Все это время Хью готов был думать о ком угодно, только не о Фанни. Теперь, может быть в последний раз, он на мгновение увидел её как живую. Вот она сидит в постели в своей спальне, раскладывает пасьянс на одеяле, а в сгибе её руки, мурлыча, прикорнул её кот Хэтфилд. Вот она после ухода врача умоляюще смотрит снизу вверх на него, Хью, надеясь и страшась услышать правду. И в те последние дни в Грэйхеллоке, перед тем как её увезли в Лондон, среди уколов и бреда, эти бесконечные вопросы о ласточках. О господи, ласточки. Не забыли ли отворить двери на сеновал, чтобы им было куда влететь? А вернутся ли ласточки, прилетят ли и в этом году? Может, они больше никогда не прилетят? Они уже прилетели? Прилетели? День за днем Хью отвечал ей, не кривя душой: нет, ещё не прилетели, ещё не время, скоро прилетят. Но в тот день они опять не прилетели, и бедную Фанни увезли в Лондон. Может быть, ему нужно было солгать ей, сказать, что прилетели?

Как разжались умирающие пальцы… Хью вздрогнул — это Энн взяла его под локоть. Она что-то говорила ему. Все кончилось. Он видел, как гроб толчками опустился в яму с водой, слышал, как упали на него комья земли. Все кончилось. Он повернулся на негнущихся ногах, и Энн медленно повела его в сторону тихо заколыхавшейся толпы. Священник, совершавший обряд, что-то шепнул ему, он не расслышал. Подошел Дуглас Свон и взял его под руку с другой стороны. Он старик, и его уводят. Это он почувствовал в мягком прикосновении Энн, в поклонах и сочувственных, любопытных взглядах редеющей толпы. Он, шаркая, шел по дорожке, уже видя впереди ворота кладбища, ряды машин за воротами. Еще минута-другая, и он возвратится в свой повседневный мир.

Он оглянулся посмотреть, идут ли Рэндл и дети, и тут — словно луч солнца разорвал тучу — между рядами темных фигур образовался просвет. Что-то в конце этого просвета на секунду привлекло внимание Хью, а потом толпа, направляющаяся к воротам снова сомкнулась. Он успел увидеть двух женщин, прильнувших друг к другу, как летучие мыши, двух женщин за сеткой дождя, в зловещем молчании поблескивающих стеклами очков из-под черного зонтика. Одна из них была Эмма. Хью остановился. Видение исчезло, но, как бы подтверждая его реальность, перед Хью возникло напряженное, повернутое в профиль лицо сына и рука сына, опускающаяся после приветственного жеста. Еще минуту Хью стоял как вкопанный. Потом привел свои ноги в движение.

Он медленно шел вдоль ряда машин. Миновал «воксхолл» Рэндла и темно-синий «мерседес» Феликса Мичема. Вот наконец и его неуклюжий, вместительный «вангард».

Подходя к «вангарду», Хью пошатнулся. Энн все дергала его за рукав, просила разрешения ехать с ним и вести машину. За спиной у него Клер Свон негромко тянула мелодию «Пребудь со мной».

2

— Вот это все, по-моему, для беженцев, — сказала Энн, — а это я могла бы предложить Нэнси Боушот. Вы как думаете?

Они разбирали вещи Фанни. Энн настояла на том, чтобы заняться этим не откладывая, и Хью с ней согласился, но, когда дошло до дела, это оказалось невероятно тяжело. На похоронах Энн рыдала, он же испытывал чувство нереальности, отрешенности. Сейчас, когда ему хотелось хоть немножко предаться горю, она была спокойна, деловита, практична. Вот они, женщины. И все же он был от души благодарен Энн, благодарен за то, что она непременно захотела взять Фанни в Грэйхеллок, непременно захотела сама за ней ухаживать. Если бы не Энн, последние шесть месяцев обернулись бы для него почти невыносимой пыткой.

Было утро воскресенья, они уже три дня как вернулись в Грэйхеллок. Светило бледное солнце, намокший сад блестел, от пружинящей под ногой, теплой на ощупь лужайки поднимался пар. Подальше, за буками, уходили круто вниз по склону тоскливые ряды колючих розовых кустов, обсыпанных, как конфетти, разноцветными бутонами, а ещё ниже, ещё дальше тянулось к невидимому морю плоское бледно-зеленое пространство Ромнейских болот, расчерченных дамбами, испещренных овцами, и в голубой дали, у самого горизонта, виднелось неожиданно много окруженных деревьями разнообразных колоколен. Было ещё только начало июня.

— И потом, я думаю, нужно подарить что-нибудь Клер, — сказала Энн. — На память. Она так много сделала для Фанни.

— Пожалуйста, на твое усмотрение. А тебе самой, а Миранде?

— Мне почему-то ничего не хочется брать для себя. Миранде можно бы, вероятно, отдать какую-нибудь безделушку подешевле. Вы не против? Я помню, было ожерелье из крашеных бус…

— Почему это я должен быть против? — сердито сказал Хью. — Все принадлежит семье. Я так и считал, что драгоценности останутся тебе. Не посылать же их Саре.

— Но там есть очень дорогие вещи…

— Ах, боже мой, Энн, не делай ты из мухи слона!

Все связанное с деньгами и собственностью ему претило. Он знал, что Энн не способна на зависть. Но какая она все-таки бестактная. Сейчас не время для меркантильных расчетов.

Он сел на кровать. Странно было снова войти в эту комнату, знакомую до мелочей, из которой он наблюдал, как зиму сменяла весна, и увидеть ту же кровать пустой, аккуратно застеленной. Бывало, он входил сюда по утрам со страхом — а вдруг Фанни уже умерла? Ее старый уютный халат до сих пор висел на двери. Для переезда в Лондон Энн купила ей новый. Разумеется, он любил свою жену. Если ему и померещилось что иное — это нелепые романтические бредни. Они-то и есть голый остов. А брак его при всех своих несовершенствах был не пустой оболочкой, а чем-то живым и реальным. Он воображал, что теперь, когда все кончено, может наступить какое-то облегчение. А вместо этого им овладело совсем новое горе, ужасное чувство, что Фанни нет. Он тосковал по ней, искал её. Но её уже не было нигде.

Энн все перебирала кучи одежды, проверяла карманы. Эта её работа, наводившая на мысль о мародерстве, странно не вязалась с печальным, смиренным выражением, которое она сочла нужным придать своему лицу. В карманах почти ничего не нашлось. Почти ничего не нашлось и в письменном столике. У бедной Фанни не было секретов. Она была женщиной без загадок, без таинственной глубины. И Хью, глядя, как трудится Энн, бледная простенькая Энн с прямыми, заправленными за уши прядями коротких тускло-желтых волос, подумал, что в этом отношении она, пожалуй, похожа на Фанни. И он, и его сын женились на женщинах без таинственной глубины.

— Только бы Рэндл не обиделся, что мы все решаем без него, — сказала Энн.

— Посмотрел бы я, как он обидится.

По возвращении в Грэйхеллок Рэндл удалился в свою комнату и пребывал там, словно сам себя подвергнув осаде. Нэнси Боушот, жена старшего садовника, подавала ему в комнату еду; Миранда сообщала, что каждое утро, на заре, он выходит из дому, вооруженный садовыми ножницами — срезать французские и бурбонские розы. Энн, судя по всему, ни разу его не видела. Хью, который и раньше бывал свидетелем их семейных неполадок, воздерживался от каких-либо замечаний.