Шестая колонна. Дети Мафусаила, стр. 88
Постепенно ночи становились холоднее, а дни суровее. Человечки попадались все реже и реже. Когда Лазарус за целый день пути не встретил ни одного аборигена, он остановился на ночевку и провел на том же месте весь следующий день, посвятив его исследованию своего душевного состояния.
Ему пришлось признать, что нет серьезной причины недолюбливать планету и ее обитателей. Но он тем не менее был совершенно уверен, что они ему не по вкусу. Никакая философия, о которой он слышал или читал, не говорила ничего толкового о смысле человеческой жизни или о том, как ему следует правильно жить. Нежиться под лучами солнца кое-кому, может, и доставляло большое удовольствие, но только не ему. Он это знал совершенно точно, хотя и не смог бы объяснить, откуда у него такая уверенность.
Решение, предопределявшее участь Семей, казалось ему сейчас роковой ошибкой. Более мужественным было бы остаться и бороться за свои права, даже если в этой борьбе Семьям предстояло бы погибнуть. Вместо этого они пролетели половину Вселенной (Лазарус всегда был максималистом в оценках), чтобы найти себе тихий угол. Они нашли один, но он оказался уже занят созданиями, настолько превосходившими людей по развитию, что сосуществовать с ними было невозможно… более того, настолько уверенными в своем превосходстве, что они не истребили непрошеных гостей, а зашвырнули их на эту стриженую лужайку для гольфа.
Уже сами по себе подобные действия следовало рассматривать как издевательство. «Новые Рубежи» стали кульминацией пятисотлетнего развития технической мысли человечества, вершиной того, что мог создать человек, — а корабль швырнули через бездны пространства с такой легкостью, с какой ребенок посадил бы в гнездо выпавшего птенца.
Человечки вроде бы не собирались выживать людей с планеты, но и они по-своему деморализовали их не меньше, чем боги Джокайры. Один отдельно взятый абориген был наделен сознанием младенца, однако их групповой интеллект оставлял далеко позади лучшие умы человечества. Даже Энди. Людям нечего и надеяться на то, что они когда-нибудь достигнут подобного уровня. С таким же успехом кустарная мастерская могла бы соперничать с автоматизированной кибернетической фабрикой. Пойди люди — будь это возможно — на объединение в подобные группы (в чем Лазарус искренне сомневался), они утратили бы (и в этом Лазарус был совершенно убежден) то, что делало их людьми.
Он поймал себя на мысли, что во всем отдает предпочтение людям. Но он ведь и был человеком!
Тянулись дни, а Лазарус все спорил сам с собой: его мучили проблемы, не дававшие покоя испокон веков людям его склада с той поры, как первая человекообразная обезьяна почувствовала себя человеком, — проблемы, которые не решались ни с помощью набитого брюха, ни с помощью сложнейших машин. Итог его бесконечных размышлений ничем не отличался от того, к которому свелись все духовные поиски его далеких предков. Зачем? Во имя чего живет человек? Ответа не было. Лишь зрела подсознательная уверенность в том, что человек не предназначен для праздного времяпрепровождения.
Его тревожные раздумья прервало неожиданное проявление одного из человечков.
— …приветствую тебя, старый друг… твоя жена Кинг желает, чтобы ты вернулся домой… ему нужен твой совет…
— Что случилось? — спросил Лазарус.
Но человечек то ли не мог, то ли не хотел ответить на этот вопрос. Лазарус затянул потуже ремень и тронулся на юг.
— …нет нужды идти медленно… — пришла мысль.
Человечек привел Лазаруса на полянку за небольшой рощицей деревьев, на которой стояло яйцевидное сооружение высотой футов в шесть. Сооружение было абсолютно гладким, если не считать дверцы сбоку. Абориген вошел внутрь, а за ним с трудом втиснулся Лазарус. Дверь захлопнулась.
Почти сразу же она открылась, и Лазарус увидел, что они находятся на пляже, чуть в стороне от человеческого поселения. Фокус выглядел весьма эффектно.
Лазарус заторопился к одной из шлюпок, в которой капитан Кинг и Барстоу оборудовали нечто вроде административного центра поселения.
— Вы посылали за мной, шкипер? Что случилось?
Лицо Кинга было сурово.
— Это касается Мэри Сперлинг…
Лазарус почувствовал, как по его спине пополз холодок.
— Умерла?
— Нет. Не совсем так. Она ушла к человечкам. Влилась в качестве «жены» в одну из групп.
— Что? Не может быть!
Лазарус ошибался. Конечно, о скрещивании между аборигенами и людьми не могло быть и речи, но при наличии симпатии и обоюдного желания ничто не препятствовало тому, чтобы человек влился в одну из «эго»-групп, растворив в ее множественной личности свою индивидуальность.
Мэри Сперлинг, которая все время терзалась мыслью о приближающейся смерти, усмотрела в бессмертии группового «эго» единственный выход. Поставленная перед извечной проблемой жизни и смерти, она избрала… ни то ни другое. Потерю самой себя. Она нашла группу, готовую принять ее, растворила в ней свое «я».
— Это порождает массу новых проблем, — заключил Кинг. — Слэйтон и Заккур, ну и я, решили, что лучше вам сейчас быть здесь.
— Да, да, конечно… Но где Мэри? — в ужасе воскликнул Лазарус и бегом бросился наружу, не дожидаясь ответа. Он промчался через поселение, не реагируя на приветствия и попытки остановить его. Неподалеку от лагеря он наткнулся на аборигена. Остановившись как вкопанный, он спросил:
— Где Мэри Сперлинг?
— …я Мэри Сперлинг…
— Господи Боже мой! Но ты не можешь ею быть!
— …я Мэри Сперлинг, и Мэри Сперлинг — это я… ты не знаешь меня, Лазарус?.. я знаю тебя…
Лазарус замахал руками:
— Нет! Я хочу видеть Мэри Сперлинг, которая выглядит как человек… как я!
Абориген поколебался:
— …тогда следуй за мной…
Лазарус нашел ее далеко от лагеря. Ясно было, что она избегает остальных колонистов.
— Мэри!
Она ответила ему мыслью:
— …жаль видеть тебя обеспокоенным… Мэри Сперлинг больше нет… она теперь часть нас…
— О, Мэри, ради Бога, перестань! Не морочь мне голову! Разве ты не узнаешь меня?
— …конечно, я знаю тебя, Лазарус… это ты не знаешь меня… не мучай свою душу и не терзай свое сердце видом тела, стоящего перед тобой… я не одна из вас… я принадлежу этой планете…
— Мэри, — настаивал он, — ты должна отказаться от этого. Ты должна выйти оттуда!
Она покачала головой удивительно по-человечески; лицо ее оставалось неподвижным, лишенным эмоционального выражения. Это была какая-то безжизненная нечеловеческая маска.
— …невозможно… Мэри Сперлинг нет… тот, кто разговаривает с тобой, — нерасторжимое я, а не один из вас…
Создание, которое когда-то было Мэри Сперлинг, повернулось и стало удаляться.
— МЭРИ!.. — в отчаянии закричал Лазарус. Он испытывал такую же душевную муку, как и в ту ночь, два столетия назад, когда умерла мать. Он закрыл лицо руками и заплакал — безутешно, как ребенок.
5
Вернувшись в лагерь, Лазарус обнаружил, что Кинг и Барстоу ждут его. Кинг глянул на него:
— Я и так мог бы все рассказать вам, но вы не стали слушать…
— Забудем, — коротко бросил Лазарус. — Что же теперь?
— Лазарус, вы должны увидеть еще кое-что, прежде чем мы приступим к решению этого вопроса, — ответил Барстоу.
— О'кэй. Что же это?
— Пойдемте с нами.
Они привели его к каюте, в которой размещался штаб Семей.
Вопреки установившимся в лагере обычаям, дверь ее была заперта на замок. Кинг открыл каюту ключом, и они вошли. Внутри помещения находилась женщина.
Увидев мужчин, она тихо вышла, снова заперев за собой дверь.
— Взгляните на это, — сказал Барстоу.
«Это» оказалось живым существом. В своего рода инкубаторе лежал ребенок — но ребенок, невиданный доселе. Лазарус уставился на него, а через некоторое время сердито спросил:
— Это еще что за чертовщина?
— Судите сами. Можете взять на руки — вы ему не повредите.
Лазарус так и сделал. Сначала осторожно, а затем почти небрежно он стал вертеть в руках маленькое тельце. Интерес его к этому существу все возрастал. Он ломал голову над тем, что перед ним такое. Это не было человеческое дитя. Не было это и отпрыском человечков. Неужели планета, как и предыдущая, является родным домом еще одной расы, о существовании которой земляне и не подозревали? Несомненно, Лазарус держал на руках ребенка, но только не человеческого. У него не было вздернутого детского носика, равно как ушных раковин. На месте ушей размещались какие-то органы, не выступающие за пределы черепной коробки и защищенные костистыми выступами… На руках было слишком много пальцев, а возле запястий помещалось еще по одному, оканчивающемуся пучком розовых червеобразных отростков.