Галактическая разведка (др. изд.), стр. 41
Теперь Андре не было. Исчез гениальный генератор новых идей. Его надо было заменять, хотя бы частично. У меня и в помине не было вдохновляющей легкости Андре. Но я неустанно, непрерывно размышлял — хотел заменить трудом его интуицию. Там, где он одолевал простор неизвестности двумя-тремя исполинскими прыжками, я пробирался ползком, петлял, возвращался обратно и снова полз вперед.
Во всяком случае, я был настойчив. Я садился на диван, закрывал глаза, тысячи раз возвращался мысленно все к одной картине. Мы сжали полями слабеющего головоглаза, он отчаянно гравитировал своим: «Помогите! Помогите!» Его гравитационные призывы уходили с нормальной световой скоростью, с той же скоростью возвращались ответы. Можно вычислить по времени, разделявшему призыв и ответ, расстояние от Сигмы до крейсера, вышедшего ему на помощь. Но крейсер, летя в сверхсветовой области, раньше ночи добраться не мог — так он сообщал. Сколько дней или недель светового пути разделяло их? А разрушитель беседовал с крейсером так, словно тот стоял рядом.
«Что же это такое? — спрашивал я себя. — Что может двигаться в пространстве, не уничтожая его, со сверхсветовой скоростью?»
Я пытался разрешить эту загадку даже во сне. Как-то я запустил дешифратор на излучения своего мозга, и он записал, что, и сонный, я бьюсь мыслью все над тем же.
И мало-помалу, еще смутное, стало вырисовываться решение. Оно было до того просто, что я поначалу в него не поверил.
Но все пути вели в одну точку, все логические нити завязывались в один узел.
Я вышел наконец на верную дорогу. Я попросил к себе Ольгу. Она пришла в лабораторию, долго слушала, потом сказала:
— Итак, ты считаешь, что этот загадочный агент связи, мгновенно проносящийся сквозь пространство, — само пространство?
— Да, само пространство. Вернее, колебания плотности пространства. Только изменения пространства могут распространяться в пространстве со сверхсветовыми скоростями — вот моя мысль.
Ольга продолжила дальше мою гипотезу:
— Мы научились превращать вещество в пространство и получать из пространства опять вещество. Короче, мы оперируем крайними точками — создавать и уничтожать… А между ними спектр разнообразных состояний, возможно, не менее важных, чем крайние точки… Надо искать, Эли, надо искать!
От восторга я расцеловал Ольгу в обе щеки. Это было лишнее, конечно. Она растерялась, как девчонка, пойманная на шалости, хотя виноват был я, а не она.
— Не сердись, — сказал я с раскаянием. — Я от души, Ольга.
— Я не сержусь, — ответила она грустно. — Разве ты не заметил, что я не умею на тебя сердиться?
17
В этот вечер я долго не засыпал. Я думал об Андре. Он похвалил бы меня за открытие волн пространства. Я редко удостаивался его похвал, когда мы были вместе, но сейчас он похвалил бы меня, я в этом не сомневался.
Андре стоял передо мной. Я слышал его голос. Я закрывал глаза, чтоб лучше видеть и слышать его. Он ходил по комнате, взмахивал вычурными локонами. Он был, как всегда, немного смешон и очень мил. Я говорил с ним и, стискивая зубы, плакал. Он был в беде, а я не мог помочь ему.
«Ты тяжелодум, Эли, — говорил он сердито. — Насмешливый ум сочетается в тебе с изрядной тупостью. Если бы я высказал то, к чему ты с таким трудом добрался, ты бы для начала поиздевался надо мною. Ты встречал насмешкой любую мою идею, разве не так?» — «Не так, — защищался я. — Будь справедлив, Андре, не так! Я многое принимал сразу». — «А невидимки? — говорил он. — Невидимки, Эли? Разве ты не расхохотался, когда услышал о них?» — «Да, невидимки, — отвечал я. — Это правда, я изумился и рассмеялся. И я жестоко наказан, что не поверил в твое прозрение и не позаботился сразу о защите. Мы все наказаны, Андре, все!» — «Другие мои идеи ты высмеивал тоже, — заметил он. — Вспомни получше, Эли».
Я стал вспоминать его идеи и теории. Их было много, час бежал за часом, бессонная ночь плелась, как старуха. Я больше не спорил с Андре, я вникал в его мысли. Я был готов принять любую из них по одному тому, что ее высказывал он. Я подводил под них фундамент, подбирал убедительные доказательства — я запоздало оправдывался перед другом.
Я вспоминал, как он блестяще обосновал удаление Гиад от всех звезд мира. Спыхальский, наверно, уже послал экспедицию проверить его гипотезу, и экспедиция доказала, что Гиады рушатся в искусственно созданный провал в космосе. Как могло быть иначе? Андре так запальчиво отстаивал эту идею, он не мог ошибиться!
А потом я припомнил его гипотезу происхождения людей, так жестоко раскритикованную Ромеро. Она стала мне дорога также и тем, что Ромеро на нее ополчился. Я хотел обдумать ее в деталях, по-серьезному обосновать.
Но доказательства не подбирались, вместо мыслей возникали картины. Я тешил себя придуманными историями, разыгрывал фантастические вариации на заданную Андре тему и упивался ими, как некогда на Земле индивидуальной музыкой. Мной овладела полудрема, полубред. Я возвратился в далекое прошлое Земли. Я вижу дикие леса, каких давно не существует. У подножия холма лежит на боку космический корабль. Из разорванного его чрева вываливаются лестницы, бочки, ящики, незнакомые механизмы. По небу мчатся растрепанные тучи. Дико кричат обезьяны. Влажная жара тяжко повисла в воздухе придуманного мною уголка земли.
На холм взбирается старик, я точно такого же видел на стереоэкране в Оранжевом зале. Второго я не знаю, я его придумал. Впрочем, он похож на того, убитого, с картины альтаирцев.
«Ну и попали! — говорит первый из молодых. — Надо же было так удариться! Ремонт займет тысячи две местных лет. Лаборатории мы захватили, но заводы остались дома». — «Нужны помощники, — говорит второй. — Нас двадцать, на все не хватит рук. А здешние существа, кажется, доросли лишь до того, чтобы прыгать с ветки на ветку. Они работают клыками, а не мозгами».
Старик успокаивает их. В общем, получилось неплохо. Удалось выбрать планету, похожую на их собственные: здесь сносные температуры, умеренная гравитация, в атмосфере имеется кислород, много воды и зелени. Уже одно то, что можно ходить без защитных костюмов, чего-нибудь да стоит! А заводы — что ж, и заводы можно построить… Примитивные, конечно.
«Без помощников?» — «Будут помощники. Посмотрите на этих хвостатых существ, орущих в листве. Когда-то и мы начинали развиваться с подобных им. Миллионов через пять здешних лет и они самостоятельно разовьются в подобных нам… Почему бы нам не подтолкнуть процесс эволюции?» — «Сколько на это требуется лет, подумай! — говорит второй. — Мы не бессмертны. Половина из нас перемрет здесь». Он, конечно, не догадывается, что ему суждено погибнуть в другом месте. «Будем торопиться. Я, наверно, не доживу до отлета, но вы покинете эту планету».
И вот они берутся за дело. Одни ищут руды, другие заделывают пробоины и налаживают механизмы, третьи отлавливают обезьян и экспериментируют с их генами. Сразу вывести подобных себе не удается, обезьяны не тот народ, что в одно поколение вырастают в богов. Кое-что получается, еще больше провалов. Удалось убрать хвост, выпрямить спину, укоротить руки — вот он, получеловек-полузверь, нет, не подойдет, у него мала способность к самоусовершенствованию.
Наконец появляется настоящий человек, сразу все варианты — черные и белые, курчавые и прямоволосые, пигмеи и гиганты. На этот раз, кажется, вышло, нет, и на этот раз не выходит! Я слышу спор галактов. У них производственное совещание — обсуждают творение человека.
«Разве это человек? — возмущается один. — Поглядите на чертеж — что общего между замыслом и осуществлением? На бумаге — человек, а за той загородкой — зверь! Я протестую против такой работы!»
«Ближе к делу! — требует председательствующий. — Какие у вас конкретные возражения? Так мы проболтаем до рассвета!»
«Тысячи возражений! Первое — абсолютная неприспособленность к жизни. Он без шерсти, без когтей, без клыков, без рогов. Как ему добывать пищу, как передвигаться, как защищаться? Поглядите на его пальцы, это же сучки, а не пальцы, разве они похожи на наши? А глаза? Какие-то щелки, а не глаза. Мне страшно смотреть на него, а вы твердите — по образу и подобию!»