Вторжение, стр. 98

— Это противоречит морали большинства этнических групп, остальные же слишком невежественны, чтобы оценить репродуктивные перспективы своей планеты. Пойми, Ток, люди даже более плодовиты, чем полтроянцы, и это накладывает как технические, так и мотивационные сложности для применения противозачаточных средств. Их главные рычаги сдерживания прироста населения — голод, аборты, высокий процент детской смертности среди аборигенов второго статуса и война.

— Ох уж эти люди! Не перестаешь им удивляться! — Лума-Эру озадаченно поднял две пары щупальцев. — Если непредсказуемый Лилмик в самом деле решит обременить ими Содружество, нас ждут интересные времена. Думаю, мы с тобой еще скажем спасибо, что на дальнем краю галактики имеются десятки солнечных систем, требующих нашего персонального внимания.

Его подруга подсветила свой умственный тонус едва уловимой насмешкой.

— И все же есть в них какая-то бесшабашная смелость. Представь себе расу их уровня, всерьез пытающуюся освоить бесплодную, пустынную, почти безвоздушную планету… Или — хуже того — искусственные спутники!

— Это выше моего понимания.

Дота-Эфу вызвала из компьютера последний блок данных.

— Если земляне будут приняты в Содружество, проблема их перенаселенности разрешится за один день. На сегодня у нас семьсот восемьдесят две экологически совместимые планеты в радиусе двадцати тысяч световых лет от них, и все они готовы к обживанию. Она махнула в иллюминатор на залитый лунным светом приморский ландшафт в обрамлении вечнозеленых деревьев. — А с этой семьсот восемьдесят три.

— Пугающая перспектива. Всего за несколько тысячелетий они расплодятся по всей галактике.

Дота-Эфу содрогнулась.

— Полетели отсюда!

Ее спутник включил ро-поле на полную безынерционность и направил судно слежения в межпланетное пространство.

6

ИЗ МЕМУАРОВ РОГАТЬЕНА РЕМИЛАРДА

Внешне ничего подозрительного в смерти трех моих племянниц не было.

В начале января 1995 года близнецы Жанетта и Лоретта двадцати одного года и их сестра Жаклин двумя годами моложе возвращались после уик-энда, проведенного в Норт-Конвей. На скользком шоссе их новенький «RX-11» потерял управление, перевернулся и вспыхнул. Дени прилетел на похороны из Эдинбурга, куда его пригласили в качестве эксперта и свидетеля защиты на сенсационном суде над доктором Нигелем Вайнштейном. И вновь они с Виктором с двух сторон поддерживали свою вдовую мать во время старомодного и мучительного франко-американского veillйe note 100, заупокойной мессы и траурной процессии к кладбищу на окраине Берлина, где сестер похоронили рядом с отцом.

Солнышко была не просто убита горем. В ее тоскливом оцепенении и Дени, и я углядели оттенок безумия, но не распознали страха. Дени надо было немедленно возвращаться в Шотландию, и он упросил меня задержаться на недельку в Берлине — понаблюдать за поведением матери. Когда я сообщил ему, что у Солнышка острая депрессия, он поручил Колетте Рой приехать в Берлин и проконсультироваться с семейным врачом Ремилардов. Доктор Рой, жена Гленна Даламбера, изучала психические аномалии оперантов и была на отделении лучшим корректором (если не считать Дени). Поверхностный осмотр ничего не выявил, и Колетта стала настаивать, чтобы я привез Солнышко в Хановер для более фундаментального обследования в клинике Хичкока. Солнышко наотрез отказалась ехать. Заявила, что нипочем не оставит пятерых детей (в возрасте от тринадцати до восемнадцати), даже когда Виктор предложил нанять экономку на полный день. Страшная тревога Солнышка за свое уже довольно взрослое потомство была расценена Колеттой как еще один симптом психоза; однако в этом она ошибалась. Мать двух метагигантов умудрилась завуалировать тайные мысли с такой тщательностью, какую ни один из нас при ее латентности не считал возможной.

Лишь когда Дени после оправдания Вайнштейна вернулся в Нью-Гемпшир и стал ее умолять, Солнышко согласилась пройти двухнедельный курс лечения в Хичкоке и последующие ежемесячные проверки. Она также позволила взять экономку в дом на Суиден-стрит, который четыре года назад Дени и Виктор купили для нее на паях. В экономки желало наняться немало местных кумушек, но Виктор всех отверг и выписал из Монреаля мадам Рашель Фортье, женщину, по сложению напоминавшую амазонку. Она предъявила блестящие рекомендации и соответствующие запросы — от них глаза на лоб лезли. Солнышко не имела возражений против экономки, во всяком случае внешне. Одним словом, к середине февраля все как будто уладилось.

И я смог отправиться на симпозиум по научной фантастике.

Начиная с 1991-го я каждый год ездил в Боскону на предварительное сборище любителей фантастики, писателей, художников, ученых и книготорговцев. Незнакомые с подобного рода мероприятиями смогут составить о них некоторое представление, если я скажу, что на известного операнта и близкого родственника одного из самых выдающихся метапсихологов мира там смотрели без всякого интереса. Для участников симпозиума я был обычным лавочником, о котором рядом с такими знаменитостями, как автор нашумевшего «Тессаракта-Один», продюсер видеосерии «Мир гномов» или художник, написавший серию лунных пейзажей с натуры, и упоминать-то не стоило.

Иногда на симпозиумах мы с одним приятелем-книготорговцем занимали по очереди столик в торговом зале, и я предлагал покупателям второсортные раритеты, рассказывая о том, что в Хановере у меня ассортимент гораздо разнообразнее. Но большей частью я просто слонялся по залу, выискивал у других дельцов интересные названия, участвовал в дискуссиях или посещал пресс-конференции любимых авторов. На приемы, устраиваемые во время симпозиума почти каждый вечер, я не ходил, предпочитая пить всерьез, в одиночку. Правда, одно-единственное мероприятие все же удостаивал своим посещением: заключительный бал-маскарад с участием всех светских львов и львиц, даваемый по традиции в пятницу, в ночь закрытия симпозиума. Там всегда была возможность познакомиться с какой-нибудь знаменитостью и сторговать по дешевке оттиск корректуры с собственноручной авторской правкой, или машинописную копию (как ни странно, подавляющее большинство научных фантастов по сей день отказываются работать на компьютере), или первое издание с автографом, или какой иной литературный курьез, могущий быть выставленным на продажу.

Боскона XXXII проходила в отеле «Шератон Бостон». В пятницу, десятого числа, едва открылось торговое помещение, я сразу обошел столы, приветствуя старых друзей и знакомых. Антикварные находки были скудней сравнительно с другими годами, а цены, наоборот, выше. Новые книги почти перестали печатать в твердом переплете, даже самые крупные издательства перешли на бумажные обложки большого формата. А уж карманных изданий — в ответ на читательский бум 90-х годов — было как в августе блох на спаниеле. Компьютерная печатная технология спровоцировала проявление большого количества доморощенных издателей всех жанров, не исключая фантастического, и они наиздавали малыми тиражами всякой твари по паре.

И тем не менее я ухитрился найти первое издание «Ярости» Генри Каттнера, а также прекрасный экземпляр «Мира Д. « в лондонском издании 1935 года.

Торгуясь из-за последнего с моим старым знакомым Ларри Пальмирой, я вдруг уловил в его поведении странную враждебность. Сначала невысказанные мысли были слишком туманны, а когда мы сошлись на цене чуть выше, чем я рассчитывал, мне явственно послышался его внутренний голос:

Вот так-то, ублюдок, пробуй на других идиотах свои фокусы, а я тебе впредь ни цента не сброшу!

Я подписал чек и, улыбаясь, подал ему. Он завернул покупку и сказал на прощанье:

— Всегда приятно иметь с тобой дело, Роги. Заглядывай, как будешь в Кембридже.

— Непременно, Ларри, — ответил я и с тяжелым сердцем отошел.

Решив проверить свои подозрения, я остановился у столика другой приятельницы, Файделити Свифт, и сделал вид, будто интересуюсь первым изданием «Странного Джона» в бумажной обложке. Она никак не хотела сбавлять непомерно завышенную цену — двадцать пять долларов. Тогда я проникновенно заглянул ей в глаза и пробормотал: