Вторжение, стр. 116

Виктор отстегнул сначала свои ремни, потом ее. Они прошли в глубь фургона за лыжными ботинками и прочим снаряжением. Шэннон взглянула на часы: четыре минуты до полуночи. Виктор оставил ключи в зажигании, захлопнул, но не запер дверцу, и они бок о бок, неся в руках лыжи, подошли к краю обрыва.

— Ты оставляешь машину здесь?

Виктор кивнул на лес антенн, едва различимый на фоне бархатного неба, испещренного невероятным количеством звезд. В одном из строений на вершине светился крохотный огонек.

— Утром кто-нибудь с метеостанции наденет ботинки с шипами и спустится за ним. Хорошо бы погода не испортилась. А то ветер может сдуть наш десятитонный багги и занести его аж в Массачусетс.

Они застегнули крепления, надели шлемы с ветрозащитными козырьками. Палок ни у него, ни у нее не было. Психокинетикам, умеющим управлять своими движениями, палки ни к чему.

Шэннон сняла колпачок с факела, запалила искру, и над головой у нее взметнулся язычок белого пламени. В мгновение ока он перестал дымить и разгорелся ярче. Над склонами Уайлдкэта вспыхивали фейерверки, и золотистая река текла вниз. Наступил новый год; лыжники-факелоносцы отмечали неумолимый ход времени.

— С новым тысячелетием, Виктор!

Он поднял свой факел и, не снимая колпачка, зажег его психокреативной силой.

— С благополучным избавлением от конца света, Шэннон. По крайней мере, на какое-то время.

Так ты мне поможешь? — спросила она. Нет, не просто убить, а уничтожить в расцвете его надежд, когда он уверен, что черный Абсолют у него в руках.

Когда?

Еще не скоро. Я дам тебе знать. Иди своей дорогой, не делай ничего, что пересекалось бы с его интересами, и ты будешь в безопасности. Его странным образом тянет к тебе, и в то же время он тебя побаивается. Он будет выжидать. Я разработала свой план. Я тебя посвящу во все детали, когда мы будем внизу и поедем обратно в лес…

О'кей.

Спуск не был вертикальным, только казался. Чуть покачавшись на вершине, они полетели по безупречно гладкой, припорошенной снегом поверхности в бездонную чистую глубину.

ВПЕРЕД.

Умы подталкивали их вниз. Зажженные факелы оставляли в воздухе два параллельных следа, точно пара летящих по ночному небу комет.

14

Стокгольм, Швеция, Земля

10 декабря 2003 года

Отгремели фанфары, оркестр заиграл национальный гимн. Королева Виктория Ингрид со свитой вышла на сцену концертного зала, и публика в партере и ложах встала. Церемония воздаяния высоких почестей началась, но слишком поздно, чтобы это могло иметь какое-то значение.

Темно-зеленое бархатное платье Люсиль путалось в ногах, незаметным психокинетическим усилием она расправила складки и поддернула края длинных белых перчаток, то и дело собиравшихся нелепой гармошкой. Несмотря на рассеянные попытки самокоррекции, дико болели ноги в туфлях на высоченных каблуках, и не меньшую боль доставляла грудь, на целые сутки оторванная от маленького, но усердного дояра Северена. Жерар Трамбле почувствовал ее дискомфорт и положил ей руку на локоть.

Ничего, Джерри, все в порядке.

Не морочь голову, детка, что я, не вижу, покорный раб у твоих ног, коррекция наша специальность.

Ты хотя бы придерживался скрытого модуля, хочешь, чтобы вся метапублика узнала, что у жены лауреата ноги ломит и сиськи разрываются? Ну вот! Ее Величество уселась, и нам можно… О-ох!

Pauvre de toi! note 125

Заткнись! Господи, сколько брильянтов! А меха-то, меха, это что, соболь? Надо же, пропасть бедных животных постреляли, и вообще, не сравнишь с той милой, домашней церемонией, которую устроили в прошлом году Джеймсу и Тамаре в Осло…

Ага, очень милой, особенно взрыв бомбы!

Да ладно тебе, как будто не понимаешь, что я имею в виду! Там король, и тот был такой приветливый, земной, как все остальные… А эта толпа, ей-ей, ослепну, ничего подобного в жизни не видела — mate-moi ca! note 126 Неужели это настоящие изумруды, надо поглядеть глубинным зрением… Боже Праведный, настоящие, вижу инклюзии, подумать только, величиной с каштан!

Слышишь, дорогая, опять фанфары, как ни печально, придется снова вставать при входе героев.

— Нет-нет, мсье, вовсе не обязательно! — раздался шепот справа.

Люсиль удивленно повернулась: только что пустовавшее место справа теперь занял благообразный старичок в белом галстуке.

— На сей раз, — тихо продолжал он, — лауреатов приветствует стоя одна королева, тем самым признавая их в этот вечер равными себе.

— Как мило, — пробормотала Люсиль.

Под звуки духового оркестра в зал строем вошли лауреаты, каждый об руку с каким-нибудь шведским академиком, отдавшим ему свой голос. Люсиль зрелище показалось абсурдным: раззолоченный зал с мраморными статуями, тяжелыми портьерами, флагами, факелами, юная королева в сверкающем платье и диадеме, слова древней приветственной речи, а главное — собственный муж, какой-то пришибленный, бесцветный рядом с блестящей валькирией (известным профессором психиатрии), которой надлежит представить его публике и произнести соответствующий панегирик. Люсиль скользнула взглядом по рядам почетных гостей, лауреатов прошлых лет, отыскивая среди них Джеймса Сомерледа Макгрегора и Тамару Сахвадзе, получивших Нобелевские премии Мира в 2002-м. Люсиль не посмела бы тревожить мужа в такой момент, а к ним обратилась без колебаний на личном модуле. Оба повернули головы к ложе, отведенной для близких родственников. Тамара ободряюще улыбнулась ей; Джеймс подмигнул и передал карикатурный умственный образ: оборванец с медалью Нобелевского лауреата сидит на углу заснеженной улицы и протягивает прохожим кружку для подаяний.

Зазвучали аплодисменты. Герои церемонии склонили головы перед Ее Величеством и под музыку расселись. Председатель Нобелевского комитета взобрался на кафедру.

— Сегодня большой праздник для всех оперантов, не так ли? — заметил сосед Люсили. — Наконец-то ваш гениальный супруг получил заслуженное признание, а годом раньше — двое его коллег. Да к тому же премию в области физики присудили профессору Сюн Пиньюну за его универсальную теорию поля.

— Наверняка он теперь гадает, есть ли кому-нибудь до этого дело, кроме горстки профессоров да разряженной толпы, — вставил Джерри.

Старик тихонько хмыкнул.

— Что, в вашей стране так плохи дела?

— Как везде, — сказала Люсиль. — Мне думается, нынешний широкий жест приобрел бы еще большую ценность, если б у входа не стояли усиленные наряды полиции.

— Ну, мы ведь тоже проживаем в свободной стране, мадам. Однако хочу подчеркнуть, что очень и очень многие всем сердцем расположены к вам. — Он слегка нагнулся к ее руке. — Я — доктор Паульсон, член Королевской академии наук. А вы, мадам, равно как и знаменитый доктор Трамбле, в представлениях не нуждаетесь.

— Куда мне до некоторых! — со смешком возразил Джерри.

— Всем хорошо известно, что вы ближайший друг и коллега профессора Ремиларда. Ваши работы по принудительной технике являются краеугольным камнем, на котором другие исследователи воздвигли целое научное здание. Профессор Ремилард высоко оценивает вашу деятельность и не скрывает, сколь многим вам обязан.

— Наоборот, это я всем обязан Дени. — Он перевел взгляд на сцену. — Для меня большая честь, что он нашел применение моим скромным разработкам.

— Джерри и профессор Гленн Даламбер с самого начала были в одной команде с моим мужем, — сообщила Люсиль. — Кроме того, многие другие сотрудники Дартмута внесли посильный вклад в развитие метапсихологии. — Она улыбнулась. — Даже я.

— Однако самая трудная часть исследования — его синтез, вы согласны? Ученые вносят свою долю в растущий организм познания, а потом один блестящий ум складывает все кусочки в последовательное логическое целое.