Джек Бестелесный, стр. 115
Брандмейстер испустил торжествующий вопль, и человек со сверлом посторонился. Его начальник вложил что-то в отверстие в косяке, попятился и нажал кнопку коробочки, которую держал в руке. Глухо ухнуло, из отверстия поднялся небольшой клуб дыма. Брандмейстер ударил ногой в дверь, и она отворилась. Наружу вырвался язык пламени и повалил черный дым. Пожарные ринулись вперед, работая шлангами и огнетушителями. Раздались новые крики. Другие пожарные притащили дымоотсасыватель, сунули приемник внутрь палаты и включили его. Мы с Марком скорчились на полу под сомнительной защитой моей намокшей парки и отчаянно кашляли.
Вот, значит, как все это кончилось, думал я. Величайшее сознание в истории человечества, чья жизнь вопреки всякой вероятности поддерживалась с помощью новейшей технологии, бессмысленно погибло из-за пожара — одного из самых древних стихийных бедствий. Работа гнусной Гидры? Тогда и я так решил, хотя позднее, естественно, виновником была названа Фурия. Неведомая Фурия, настолько метазатуманившая свой облик, что видеокамеры не передали его в службу охраны, хотя по пленкам удалось установить, как начался пожар.
Фурия воспользовалась простейшим приспособлением: бутылкой с горючей жидкостью, снабженной фитилем. Трубка, подающая кислород, была вырвана из аппарата, бутылка с горящим фитилем разбита о пол, и поджигатель выскочил в коридор, захлопнув за собой дверь. А великолепный мозг в оболочке гниющей плоти продолжал спать, зная, что мощные психоэкраны надежно защищают его от метапокушений, а новейшие системы охраны столь же надежно предотвратят физические покушения.
Если бы не подача кислорода, огонь, вероятно, скоро погас бы сам собой. Но, питаемый кислородом, он быстро превратился в ревущее пекло, в котором сгорали и плавились хитроумные аппараты и приборы, поддерживавшие существование последних остатков живых тканей, заключавших сознание Джека.
Брандмейстер крикнул что-то.
Брызговики отключились — как и шланги в руках пожарных. Из выгоревшей палаты уже не шел дым. Брандмейстер посветил в темноту фонарем. Внезапно Марк очнулся от своей летаргии, вскочил на ноги, оттолкнул растерявшегося начальника и, спотыкаясь, вбежал в залитое водой, обуглившееся помещение.
А следом за ним и я.
В разбитое окно летел снег. С потолка стекала вода, разливаясь лужицами по полу, заваленному обломками. Свет фонаря у нас за спиной смутно освещал окутанные паром, искореженные, почерневшие остатки мебели, рухнувшие консоли, развалины жизнеподдерживающего аппарата, который занимал середину палаты. Запах паленого дерева мешался с вонью растопившегося пласса. На миг мне почудился в новом порыве ледяного ветра еще какой-то запах — неуместно сладковатый, будто «перно», лакрицы или аниса. Я плакал, как ребенок, и почти ничего не видел вокруг, но в памяти у меня всплыло место, где я уже однажды ощутил это благоухание, — туманное плато в центре тропического острова, и я на миг словно увидел, как Тереза, живая, сияющая счастьем, обнимает новорожденного сына в погребенной под снегом хижине… лежит в постели холодная, застывшая… улыбается мне среди гирлянд из папоротника и цветов.
Марк стоял у самой двери, загораживая палату от меня и пожарных. Теперь он схватил фонарь и скользнул лучом по большому помещению.
Мы увидели тонкие струйки пара среди снежных хлопьев, искореженные обломки сгоревшего оборудования, точно сожженные кости. И горстки бледного хрупкого пепла, на секунду напомнившие мне белые розочки, которые Джек создал в Сочельник с помощью своей метасозидательной способности…
Психосозидательность.
Он был так силен в ней.
Фонарный луч скользнул по полу в темный угол слева от двери. И Марк и я увидели его и вскрикнули.
Мужчина.
Скорчившийся почти в позе эмбриона: руки прикрывают голову, тело, совершенное, как у микеланджеловского Давида, совсем нагое и чистое… только ступни по щиколотки скрыты в грязной воде. Его руки сдвинулись. Он поднял голову и поглядел на нас с растерянным выражением. На вид ему было лет двадцать: темноволосый, красивый, с характерным орлиным носом Ремилардов. Он неуверенно улыбнулся нам с Марком, а мы только пялились на него, онемев, перепуганные до смерти. Брандмейстер, добродушно поругиваясь, старался протиснуться вперед, посмотреть, что нас так заворожило.
Я завершил первый этап работы.
— Ти-Жан? — прошептал я. — Не может быть, чтобы ты…
Лицо молодого человека утратило растерянное выражение. Его безупречная фигура потускнела, стала прозрачной под моим ошеломленным взглядом, такой же нематериальной, как струйки пара, которые разметывал и рассеивал ледяной сквозняк. Вместо прекрасного юношеского тела я внезапно увидел обнаженный мозг — но не отталкивающий, извлеченный из черепа орган, а нечто бесконечно изящное и гармоничное. Он висел в воздухе, ни к чему не прикрепленный, ничем не поддерживаемый, кроме атмосферы, фотонов света и собственной всепобеждающей психосозидательной метасилы.
Затем мозг тоже исчез, и теперь в углу стоял маленький мальчик, вздрагивающий от холода, но улыбающийся. На вид ему можно было дать года три-четыре.
— Это тело пока более уместно, — сказал он. — Вы согласны? Пока люди ко мне не попривыкнут.
Марк отдал мне фонарь. Я пошел за ним, а следом в палату ввалились брандмейстер и пара его ребят. Все трое испуганно охнули.
Марк стоял на коленях в слякоти, держа ручонку малыша здоровой рукой. Джек не был призраком или зрительной иллюзией. Грязные пальцы Марка оставили темные отпечатки на чистой коже ребенка.
— Как розы на Рождество? — спросил Марк у Джека.
— Не совсем. Но почти. Собственно, кроме мозга, я бестелесен, но в квазиплотной молекулярной оболочке оптимальной формы.
— Боже милостивый, он жив! — пробормотал брандмейстер.
Марк обернулся ко мне:
— Одной рукой мне его не поднять, дядюшка Роги.
Я нагнулся и подхватил малыша в объятия. Джек был теплым, и снежные хлопья таяли на его коже.
— Можно, мы все поедем к дядюшке Роги? — попросил Джек. — По-моему, сейчас так будет лучше всего. И я очень давно не видел Марселя!
Мы с Марком рассмеялись. Марк поднялся с колен, и пожарные, что-то бормоча, посторонились, когда я вышел в коридор с Джеком Бестелесным на руках. Потом мы все двинулись в соседний, не пострадавший коридор поискать чего-нибудь теплого, чтобы укутать малыша.
43
Слай, Внутренние Гебриды, Шотландия, Земля
16 февраля 2054
Ураганные ветры Северной Атлантики хлестали большой тупой мыс Тон-Мор; высокие валы взметывались, разбивались о его подножие и с ревом катились в бухту Санеймор с его восточной стороны. Хотя шторм и стихал, в сером свете занимающейся зари этот северный берег острова выглядел угрюмо: обрывистые утесы, зубья рифов, и лишь горстка искривленных елей да высушенные за зиму торфяники между тесными заливчиками. Узкие проселки вели от разбросанных маленьких ферм, нередко давно покинутых, к шоссе, которое тянулось по берегу Лох-Индааля. На подветренной, более приветливой стороне, между дюнами и низинами, куда доставали приливы, ютились освещенные деревушки, точно сверкающие бусины, нанизанные на нитку через большие промежутки. Винные заводики на юге и западе были освещены, точно рождественские елки, потому что день и ночь гнали солодовое виски — монопольный дар Слая всей Галактике. Остальную часть острова занимали овцеводческие фермы, ягодные питомники, поля для гольфа, чуть ли не лучшие на Земле, а также отели, обслуживающие любителей-орнитологов, пеших туристов и археологов.
Не то что северо-западная часть острова, где старинные селения и фермы были почти все заброшены и выглядели так же безжизненно, как и доисторические монолиты, обрушившиеся часовни, изукрашенные кресты, некогда поставленные тут кельтскими монахами, как замок, воздвигнутый Макдональдами в средние века, когда они носили титул лордов острова.