Домой, во Тьму, стр. 60

Топорик обернулся к нему. Был ратник молод, бледен лицом и рыжеволос. Это он, тот самый, что тосковал о родной заснеженной Лакнии. «Как же его зовут? – подумал вдруг мальчик. – Не могу вспомнить…» Он первый раз выходил с этим парнем в дозор. «Надо было отправить его с мародером, оставить себе более опытного», – с досадой сказал себе Топорик.

– Как тебя зовут? – хотел спросить он, но почему-то вместо этого доверительно проговорил:

– Я тоже не слышал. Я почувствовал.

Лакниец раскрыл рот и слышно сглотнул.

– Держись за мной.

С этими словами Янас скользнул между прутьев. Он побежал, пригнувшись, меж черных и голых деревьев, ощущая спиной неровное дыхание ратника. Когда деревья расступились, мальчик остановился, предостерегающе поднял правую руку с зажатым в кулаке топориком. И услышал позади лязг стали – воин обнажил меч – и сразу после этого тихое восклицание:

– Гроб Господень!

За деревьями открывалась широкая площадка, густо уставленная разнообразными конструкциями из металла и древесины. Краска, покрывавшая конструкции – еще месяц назад яркая и свежая, – потеряла цвет и облупилась. Из-за этого, а еще из-за мрачной безветренной тишины и пухлых малоподвижных туманных волн, думалось невольно, что на площадку стащили пыточные станки со всех темниц Герлемона.

– Что это? – прошептал ратник.

– Карусели, – подумав, ответил Топорик. – У нас в Верпене такие в ярмарочные дни стояли на площадях. Ну, не совсем такие… похожие… Давно…

Он глубоко вздохнул, чтобы перевести дыхание после бега, а отчасти и от воспоминаний тоже. Отчего его тянет на откровенность с этим парнем? Странное какое-то чувство, даже и не чувство, а предчувствие – наряду со все усиливающимся ощущением опасности – овладевало мальчиком. Наверное, вот почему: юный лакниец чем-то напоминает Янасу его самого, когда он только встретил Ключника. Когда это было? Кажется, что несколько десятков лет назад. А прошло менее полугода. Но как все изменилось! Как изменился сам Янас. Как резко и неожиданно повзрослел. И дело было даже не в том, что на его подбородке пробивались редкие светлые волосинки… Словно кто-то невидимый, но ясно ощутимый постоянно стоял за его спиной – и Янас этого невидимого чувствовал всегда, даже во сне. И другие, кто окружал мальчика, – тоже.

– Еще один, – шепнул подобравшийся поближе к Янасу ратник.

– Нет, – качнул головой мальчик, пробуя пальцами рукоять топорика. – Это другой…

Лакниец вздрогнул. Перехватив меч левой рукой, правой он попытался перекреститься, но Янас вовремя остановил его.

– Не надо, – сказал он. – Услышит…

Человек, показавшийся по ту сторону площадки, двигался вперед, прямо на них, затаившихся за древесными стволами, двигался небыстро, сильно наклонившись вперед, так, что не было видно его лица. Ноги его по мере движения не опережали одна другую, а волочились вслед за телом, как хвосты воздушного змея. Руки безвольно висели вдоль туловища. И – вот странно – одет он или обнажен, с точностью нельзя было сказать.

Янас вытащил топорик. Прикинул его на руке, примериваясь, и тот, кто шел через площадку, неожиданно сменил направление.

– Черт! – скрипнул Янас зубами.

– Что? – обернулся к нему юноша.

– Верни его, – приказал мальчик. – Только быстрее и осторожнее. И сразу назад, ко мне. Понял? Давай!

Лакниец побледнел еще больше. Он поднялся, пошел наискось через площадку. Потом побежал.

Янас подался вперед.

«Как же его зовут? – мелькнула в голове совсем ненужная мысль. – Вроде бы слышал уже его имя и забыл…»

Ратник уже настиг существо, но оно повернуло назад. Лакниец едва не упал, спеша за ним, – и тут оно развернулось. Заорав, то ли от испуга, то ли от неожиданности, он взмахнул двуручным мечом.

– Назад! – крикнул ему Янас.

Клинок, не встретив никакого сопротивления, пролетел сквозь тело твари. Юношу занесло вперед – на существо, которое выбросило ему навстречу руки, оканчивающиеся не пальцами, а парой толстых отростков. Одна рука оказалась длиннее, она мгновенно оплелась вокруг побагровевшего лица ратника, другая – короткая – ткнулась ему в лицо, забивая рот. Юноша прянул назад и забился в тесном обхвате. Замычал.

Топорик прыгнул вперед, размахиваясь.

Существо почуяло его. Не поворачиваясь всем туловищем, она вытянуло и извернуло шею. Янас понял, почему истошно вопил лакниец, когда на секунду увидел лицо твари, – если можно назвать лицом две треугольные костяные челюсти, сплошь утыканные длинные изогнутыми иглами. Янас метнул топорик, почти не целясь.

Стальное лезвие, хотя и было втрое уже, рассекло существо надвое. Нижняя половина, опрокинувшись, утонула в тумане, а верхняя, перед тем как упасть, судорожно дернулась, взметнув вверх обе конечности. Лакниец взлетел высоко над площадкой и рухнул вниз с полуоторванной головой. Клочья тумана и брызги крови плеснули над ним.

И тотчас рядом выросли еще две твари – в них совсем не было ничего человеческого. Длинные, извивающиеся щупальца, увенчанные сокрушительными челюстями и покрытые бесчисленными маленькими усиками, как щетиной. Янас бросился за топориком, вонзившимся в столб качелей на другой стороне площадки. Уже добежав и схватив оружие, он услышал призывные крики. Меж черных деревьев замелькали стальные кольчуги.

– Назад! – закричал мальчик. – Назад… – тише добавил он, видя, как щупальца, держась прямо, будто подвешенные сверху, поплыли навстречу шуму.

Четверо наемников ворвались на площадку.

Первому, не успевшему еще замедлить бега, одна из тварей укусом мощных челюстей вырвала грудную клетку – как обезумевший узник рвет сплетенье ржавой решетки на окне своей тюрьмы. Залитый кровью до ног воин рухнул ничком, распластав руки, освобождая проход второму, который сумел нанести мечом бесполезный удар, но через мгновение был спеленат белесым телом, стиснут до хруста костей и вышвырнут прочь, переломанный и обмякший, словно тряпичная кукла.

Топорик пригнулся, и мертвое тело, размахивая безвольными конечностями, пролетело у него над головой.

– Уходите! – снова закричал он и, рванувшись вперед, ударил сверху вниз по обернувшейся к нему оскаленной пасти.

Взорвавшись фонтаном бесцветной крови, обезглавленное щупальце втянулось в туман – будто ушло под землю.

Оставшиеся в живых двое лакнийцев попятились, держа мечи рукоятью к груди, острием к врагу.

Янас размахнулся второй раз, но щупальце, неожиданно подскочив, скрутилось в тугое колесо и со страшной силой толкнуло его в грудь. Мальчик кубарем покатился по земле, разбрызгивая вокруг себя молочный туман, как воду.

Остановившись, он не слышал ничего, кроме шума крови в ушах, не чувствовал ничего, кроме обжигающей боли в груди, не видел ничего, кроме ужасной пасти, нависшей над ним.

Он сжал правый кулак. Пресвятая Богородица, славлю тебя!! Он не выронил из рук оружия! Ощутив теплую и твердую округлость ясеневой рукояти, Янас перевернул топорик лезвием вверх и скользящим ударом разрезал нижнюю челюсть наискось. Потом поднялся на колени и бил еще и еще, покуда клинок встречал сопротивление плоти. А потом упал.

Когда его поднимали, он еще озирался, не веря, что все закончилось. И только по дороге во дворец – лакнийцы вели его под руки – заметил, что куртка на груди и на животе изодрана в клочья и пропитана кровью. Щетинки на теле твари оказались острыми как бритвы.

Глава 2

– Пора все это прекратить, – сказал Тремьер, постукивая костистыми пальцами по подлокотнику трона.

Звук его голоса раскатился в пустом тронном зале, как стук выпотрошенного черепа в гулкой пещере.

Два стражника у внутренних дверей тронного зала – один лакниец-наемник, второй из бывших мародеров – переглянулись. У лакнийца в заспинной перевязи торчал двуручник, мародер держал руку на навершии кривой сабли. Тремьер отменил алебарды как непременный атрибут дворцовой стражи. Пусть каждый держит при себе то оружие, к которому привык, – так распорядился он. Новая дворцовая стража по достоинству оценила указ, а Топорику показалось, что мысль перевооружить воинов пришла Тремьеру не потому что он уж слишком радел об интересах простых ратников, а потому что на себе испытал неудобство сражаться громоздким двуручным мечом, в то время как был обучен бою на шпагах. «Из него, наверное, выйдет неплохой правитель, – подумал тогда мальчик, – то, что в своей жизни пришлось пережить ему, точно не выпадало никогда ни одному Императору…»