Мемуары 1942–1943, стр. 31

Пусть об этом расскажут волонтеры тех лет, надеюсь, что они еще живы. Добровольцев изводили всеми возможными способами. «Ты волонтер? – спрашивали они. – Тогда покажи, насколько добровольно ты все делаешь!» Даже ирредентисты, с энтузиазмом вступившие в ряды итальянцев, находили, что атмосфера ни в коей мере не была дружественной. Такие, как Баттисти [115] или Сауро [116], столкнулись с такой недоброжелательностью, что только их безграничная любовь к Италии позволила им преодолеть это.

В октябре 1915 года добровольцы поднимались из окопов в порыве героической ярости, омрачавшемся раздражением и отвращением к враждебному окружению, в котором они оказались. Регулярная армия никогда не испытывала симпатии к добровольцам. Армия считалась сферой влияния королевского двора. Ее задачей являлась главным образом защита существующих учреждений и ведение войны, и в последнем случае большинство офицеров рассматривали эту задачу не как желанную и ведущую к славе миссию, а как вынужденную обязанность, которой каждый старался избежать.

Уже к октябрю 1915 года цвет итальянских волонтеров от Корридони до Деффену был выкошен в траншеях на первых высотах Карсо за Изонцо. И в итальянской армии, вероятно, уже не оставалось добровольцев, когда после бойни Баттисти 14 августа 1916 года генерал Кадорна решил выпустить циркуляр на двух печатных страницах, в котором он строго указал, что «волонтеры» не должны подвергаться насмешкам, к ним должны относиться с уважением и офицеры, и солдаты.

Война 1915–1918 годов не была «популярной» среди аристократии и при дворе, еще менее – в церковных кругах и в формирующихся политических группировках. И лишь под аккомпанемент сильных народных волнений, под влиянием знаменитого манифеста «Война или республика», который я написал под впечатлением от встречи с руководителями миланских интервенционистов, проходившей на виа Палермо, и под аккомпанемент мощных демонстраций, возглавляемых д'Аннунцио в Риме, три сотни депутатов закрытого собрания под председательством Джиолитти растворились в массе своих избирателей и наконец была объявлена война как результат «мальтузианского инстинкта».

Существует закон истории, по которому при возникновении двух противоположных устремлений народа, одного ведущего к войне, второго – к миру, последнее оказывается неизбежно побежденным даже в том случае, если оно, как это обычно бывает, выражает волю большинства. Причина этого очевидна. Те, кто называет себя «интервенционистами», молоды и пылки, они составляют динамическое меньшинство, противостоящее статическому большинству.

Были ли «популярны» войны Рисорджименто?

Историю Рисорджименто еще предстоит написать; еще предстоит осуществить синтез ее подтасованной монархической версии и республиканской версии. Еще предстоит дать оценку тому вкладу, который внес народ, и тому, который сделала Корона – один посредством революции, другая – с помощью дипломатии. Среди картинок, которые отпечатались в нашем детском сознании, была одна, весьма расплывчатая, показывавшая четырех «отцов» Рисорджименто: Виктор Эммануил, с огромными усами, в необычайно длинных панталонах и сапогах со шпорами, что делало его похожим на парадно одетого селянина; Кавур, в очках, дипломатически скрывающих выражение его лица, с короткой бородкой, обрамляющей его лицо, слегка напоминающий почтенного пожилого джентльмена, – эти двое представляли королевский дом и дипломатию. Затем шел Гарибальди – само олицетворение силы и гуманности, доброволец, готовый на любое великое деяние, любящий Италию со всем пылом, символом которого стали его краснорубашечники, бесхитростный «головорез», как он сам называл себя, которого мы действительно можем назвать настоящим представителем древней лигуро-итальянской расы. Четвертый и последний – Мадзини, принадлежащий к той же расе, рожденный у того же моря, серьезный, вдумчивый, твердый как скала, фанатичный, с трепетным отношением к неплодотворной республиканской ортодоксальности. Именно двое последних сделали войны Рисорджименто возможными, если не популярными.

Тогда общественность не имела доступа к тем источникам, которые имеются в нашем распоряжении сейчас; мы поэтому можем вспомнить об отношении Пьемонтского парламента к войнам, которые велись между 1848 и 1870 годами в течение двадцати с лишним лет и привели Савойскую династию в Рим.

Война Рисорджименто

Война 1848 года, похоже, была сравнительно популярной. Но уже с самого начала некоторые депутаты не упускали возможности критики и оговорок, особенно Брофферио [117], который 29 мая в ходе дискуссии по поводу ответной речи Короне коснулся предмета, всегда болезненного для Италии, – ведения войны генералами. На последнем заседании депутаты Моффа ди Лизио [118] и Гросси продолжили свои критические выступления, которые, естественно, вызвали большое оживление, поскольку военные операции проходили далеко не блестяще. В этих критических выступлениях вновь и вновь осуждалась слабая активность генералов, но Чезаре Бальбо [119], президент совета, счел эти обвинения не совсем уместными.

Волнения достигли тех масштабов, что они могли уже вызвать правительственный кризис, даже несмотря на разгар войны, и в самый ее сложный период. Новый кабинет, под председательством Казати [120], провозгласил на заседании 27 июля, что «война продолжается» (как это сделал Бадольо 26 июля), но происходящие события неуклонно вели к перемирию, которое считалось предательством.

Брофферио воскликнул: «Если вы настаиваете на мире, который будет роковым для нас, мы ответим вам пушками, а не протоколами, и представители народа объявят войну вам, бесконечную, упорную, неустанную войну».

Казати не смог удержаться, и на сцене появился Джоберти [121], но и он в свою очередь не смог удержать под контролем разыгравшиеся страсти и распустил палату. Три кабинета за девять месяцев! Винченцо Джоберти вновь принял правление в марте 1849 года, в абсолютно неблагоприятной обстановке, и продержался немногим более недели. Карл Альберт отрекся [122] от престола, подав таким образом пример, которым в гораздо более серьезных обстоятельствах постарался не воспользоваться его потомок!

Интервенция в Крыму

Еще менее популярной была Крымская война, или, скорее, вступление Пьемонта в войну, которая разразилась между Россией и Турцией. Ратификация договора о союзе между Пьемонтом и великими державами (Францией и Англией) – настоящий шедевр политики Кавура. Договор был представлен палате 3 февраля 1855 года и сразу же столкнулся с активной оппозицией как со стороны правых, так и левых [123].

Брофферио, помимо всего прочего, обвинил Кавура в том, что у него нет четкого политического курса, и в отсутствии «уважения к конвенциям и конституционной нравственности» и заявил об абсолютной бесполезности, равно как и несвоевременности договора. «Союз с Турцией является оскорблением для Пьемонта и позором для Италии. Мы подвергались различного рода лишениям, мы должны были платить невыносимые налоги, мы стойко перенесли банкротство государства в надежде на то, что настанет день, когда мы сможем вернуться на поле с криком: «Долой иностранцев!» А что сейчас? Получается, что мы вынесли все эти лишения только для того, чтобы во имя врагов Италии потерять наших солдат и наши миллионы в Крыму». И он закончил словами: «Если вы одобрите этот договор, падение Пьемонта и развал Италии станут свершившимися фактами».