Мемуары 1942–1943, стр. 28
Однако минутного размышления над тоном сообщений было бы достаточно, чтобы закрались сомнения, по крайней мере, относительно их правдивости. Истина могла означать только одно: «Арест дуче и подготовка к капитуляции». Разве не показалось странным, что объявление о моем смещении не сопровождалось ни единым словом оценки моей работы и признания заслуг? Я не имею в виду письма, написанные собственной рукой, которые король посылает своим генералам по определенным случаям. Но разве человек, который двадцать один год прослужил стране и в мирное время, и во время войны, удостоенный после захвата Абиссинии высшей военной награды, – разве такой человек не заслуживал хотя бы одного слова благодарности, в котором не откажут и посредственному слуге?
И если в коммюнике ничего подобного не было, почему мне не разрешили выступить с прощальным словом перед войсками или не дали какой-либо возможности быть услышанным нацией? Почему они даже не упомянули о передаче моих полномочий новому главе правительства? Почему такое странное молчание? К чему такая скрытность?
В это время циркулировали самые фантастические слухи – по одной из версий, распространенной при дворе, я был гостем короля на одной из вилл и что через несколько дней, когда страсти поутихнут, я появлюсь вновь. Волнения, организованные превосходным образом, затихли рано утром 26-го, после того как толпа позволила себе безумные выходки и эксцессы, на которые пресса отреагировала спокойно.
Месяц «свободы»
Начиная с утра 26-го ни у одного фашиста не осталось ни малейших сомнений относительно характера, масштабов изменений и намерений правительства Бадольо; это было правительство, точно нацеленное на непосредственное разрушение всего созданного за двадцать лет фашизма в области идеологии, организации и всего прочего. И занимались этим жалким делом те люди, которые до 10.29 вечера 25 июля провозглашали себя фашистами, хотя они состояли в партии разное время – некоторые были членами со дня ее основания. Между тем был приказ игнорировать мое существование – мое имя должно быть похоронено и придавлено могильным камнем молчания. Я был трупом, о чьей смерти они еще не решались сообщить. Так начался август 1943 года – месяц бесчестья, предательства и капитуляции.
Подверглось поруганию все связанное с фашизмом – даже мертвые! Исполнителями политики Бадольо (а они исполняли свою задачу с дьявольской энергией, какую трудно даже представить) являлись офицеры и солдаты того корпуса [99], который я так хвалил и защищал и численность которого за первые шесть месяцев 1943 года выросла до внушительной цифры в 156 тысяч человек.
Это был месяц «свободы» – свободы с комендантским часом и состоянием осады, свободы, заключающейся в дискредитации всего связанного с фашизмом. Не жалели никого. Подозревали, что не было ни одного партийного деятеля, который бы не прятал в своих погребах слитки золота и похищенные продовольственные припасы.
Англичане приветствовали мое свержение как величайшую политическую победу года, и в августе они осуществляли воздушные налеты с исключительной жестокостью, для того чтобы ослабить дух сопротивления нации и подготовить ее к капитуляции, о которой уже упоминалось.
Разруха в стране и смятение в умах теперь достигли таких масштабов, что уже могли вызвать определенный дискомфорт при королевском дворе.
Меморандум короля
Среди многих документов, которые «дезертиры 8-го сентября» не сумели спрятать недалеко от швейцарской границы, как они планировали, был один очень важный, на котором сверху было написано рукой Бадольо:
Меморандум, составленный Его Величеством королем и врученный мне во время аудиенции 16 августа 1943 года.
Вот подлинный текст меморандума [100]:
Нынешнее правительство должно сохранять и отстаивать во всей своей деятельности характер «военного правительства», как это провозглашается в его заявлении от 25 июля и ясно следует из его состава: глава правительства – маршал Бадольо; министры – исключительно технические специалисты.
Решение политических проблем должно быть отложено на будущее до формирования нового правительства и должно происходить в совершенно иной, более спокойной обстановке в стране.
Обещание, данное королем в его воззвании, под которым стоит вторая подпись – маршала Бадольо, – должно быть выполнено: «Никаких взаимных обвинений не будет допущено».
Определенно должно прекратиться исключение из общественной деятельности всех бывших членов фашистской партии.
Все итальянцы, убежденные в своей вере, должны иметь равные права и обязанности служить своему королю и своей стране.
Должна быть предпринята проверка отдельных должностных лиц с целью смещения недостойных и наказания виновных.
Никакая деятельность никаких партий не должна быть разрешена. Им также не должна разрешаться никакая печатная пропаганда, касается ли это лейбористско-демократической, республиканской партии или какой-либо другой. Имеет хождение множество документов, авторство которых вполне очевидно и выпуск которых «сурово карается существующими законами».
Любая толерантность есть слабость, любая слабость есть отсутствие верности стране.
Комиссии, в избытке учрежденные министерствами, неблагоприятно воспринимаются здоровой частью населения; у всех находящихся за границей или внутри страны может сложиться впечатление, что каждая ветвь общественного управления определенно коррумпирована. Народ боится, что система законов будет пересматриваться при любых изменениях в правительстве.
Если сохранится первоначальная система, то мы придем к абсурдности безоговорочной оценки действий самого короля и даже их осуждению.
Основная масса бывших членов фашистской партии, которые честно выполняли свой долг, а сейчас неожиданно устраняются от всякой деятельности, не имея за собой какой-либо вины, будет приведена к тому, что их организация и способы действия трансформируются в экстремистские партии, и это в будущем добавит сложностей любому законному правительству.
Большинство из них, ощущая себя покинутыми королем, преследуемыми правительством, осуждаемыми и оскорбляемыми незначительным меньшинством старых партий (которые в течение двадцати лет безразлично соглашались на любой компромисс и допускали ассимиляцию своих собственных политических тенденций), это большинство через короткий промежуток времени вновь появится на площадях, выступая в защиту буржуазии против коммунизма, но на этот раз они будут решительно склоняться влево и отходить от монархии.
Сейчас мы переживаем трудное время. Для правительства будет легче, если все итальянцы, освободившись от страха новых репрессий, прошедшие проверку по единым, хотя и суровым критериям, смогут вернуться к нормальной жизни, которая для всех честных людей без исключения началась 25 июля, как это торжественно обещал король.
Сожаления и опасения монархии
Здесь заканчивается королевский меморандум, значение которого очевидно. Что ответил маршал, которому записка была передана лично, неизвестно. Ясно, что уже к середине этого злосчастного августа Виктор Савойский начал испытывать страх за свое будущее. Он запустил эту лавину и теперь, видя ее ускоряющееся движение, попытался его замедлить. Слишком поздно! Казалось, что он сожалеет по поводу уничтожения режима, в рядах которого он имел искренних и многочисленных сторонников, но теперь жребий был брошен. Если бы даже Бадольо и хотел это сделать, он уже не мог освободиться от тех, кто помогал ему в осуществлении государственного переворота, чьим заложником он стал и с помощью кого он теперь вынужден был сглаживать переход к сентябрьской капитуляции.
99
Имеется в виду корпус карабинеров.
100
Трудно определить аутентичность документа. Римская либеральная (т.е. консервативная) газета «Рисорджименто либерале» от 26 августа 1944 г., публикуя его как отрывок из книги Муссолини, склонна была поверить в его достоверность, так как «он точно соответствует намерениям Виктора Эммануила». Аутентичность впоследствии была подтверждена Бадольо.