Мемуары 1942–1943, стр. 24

Из этого сообщения (которое так и не было послано – посылать его было бесполезно) видно, что Скорца предвосхищал нормальное развитие ситуации.

Около часа дня японский посол Хидака, сопровождаемый заместителем Бастианини, прибыл в Палаццо Венеция. Я проинформировал его относительно встречи в Фельтре. Беседа продолжалась около часа [77].

В квартале Тибуртино

В два часа дня в сопровождении генерала Гальбьяти я отправился в квартал Тибуртино, особенно сильно пострадавший во время устрашающего налета 19 июля. Меня тотчас окружила толпа пострадавших, которые приветствовали меня. В три часа я вернулся на Вилла Торлония.

В 4.50 мой личный секретарь прибыл на Вилла Торлония и вместе со мной отправился на Вилла Ада. Я был абсолютно спокоен. У меня с собой был сборник, в котором содержался Устав Большого совета, письмо Чианетти и другие документы, из которых следовало, что резолюция Большого совета не накладывала ни на кого никаких обязательств ввиду консультативной функции самого органа. Я думал, что король отзовет приданные 10 июня 1940 года полномочия, касающиеся руководства вооруженными силами – руководства, от которого я и так в течение некоторого времени планировал отказаться. Таким образом, я прибыл на Вилла Ада безо всяких дурных предчувствий, абсолютно ничего не подозревая.

Ровно в 5 часов вечера машина въехала в широко распахнутые главные ворота особняка на виа Салариа. Внутри повсюду были отряды карабинеров, но в этом еще не было ничего необычного. Король в форме маршала стоял у входа в особняк. Двое офицеров находились внутри, в холле. Когда мы вошли в гостиную, король, находящийся в состоянии необычного возбуждения, с искаженными чертами лица торопливо проговорил:

«Мой дорогой дуче, дела обстоят неважно. Италия разваливается на части. Сознательность армии упала до предела. Солдаты больше не хотят сражаться. Альпийские полки распевают песню, в которой есть слова о том, что они больше не хотят воевать за Муссолини». (Король повторил строчки песни на пьемонтском диалекте.) «Результат голосования на Большом совете – 19 голосов за предложение Гранди, и среди них 4 человека, которые имеют орден Благовещения [78]. Вы, конечно, не можете строить иллюзий в отношении того, как к вам относятся итальянцы. В настоящий момент вы самый ненавистный человек в Италии. Вы не можете рассчитывать больше чем на одного друга. И у вас действительно остался лишь один друг – это я. Вот почему я говорю вам, что вы не должны опасаться за свою безопасность, о которой я позабочусь. Думаю, что сейчас для руководства больше всего подходит маршал Бадольо. Он начнет формировать правительство экспертов исключительно с административными целями и для продолжения войны. А через шесть месяцев будет видно. Весь Рим уже в курсе резолюции Большого совета, и все ждут перемен».

Я ответил: «Вы принимаете исключительно серьезное решение. В данный момент кризис заставит людей подумать, что мир – дело ближайшего будущего, если человека, который объявил войну, сместили. Удар, который это нанесет боевому духу армии, будет огромен. Если солдаты – альпийские стрелки или другие – не хотят больше воевать за Муссолини, это ничего не значит, пока они готовы вести эту войну ради вас. Этот кризис будет триумфом Черчилля и Сталина, особенно последнего: он увидит свержение противника, который боролся против него в течение двадцати лет. Я осознаю, что вызываю ненависть народа. Мне не трудно было почувствовать ее вчера ночью, в разгар заседания Большого совета. Невозможно находиться у власти так долго и, потребовав стольких жертв, не вызвать недовольства, временного или постоянного. В любом случае я желаю удачи человеку, который возьмет власть в свои руки».

Было ровно 5.20 вечера, когда король проводил меня к выходу. Его лицо было мертвенно-бледным, и он казался меньше ростом, чем обычно, почти карликом. Он пожал мне руку и вернулся в здание. Я же спустился по ступенькам и направился к своей машине.

Арест

Неожиданно меня остановил капитан карабинеров и сказал: «Его величество поручил мне охрану вашей персоны».

Я пошел к своей машине, но капитан, указав на санитарный автомобиль, стоявший поблизости, сказал: «Нет. Мы должны поехать на нем».

Вместе с моим секретарем де Чезаре я сел в автомобиль. Лейтенант, три карабинера и два агента полиции в гражданской одежде сели, как и капитан, вместе с нами, расположившись по бокам; они были вооружены автоматами. Дверца закрылась, мы тронулись, сразу набрав максимальную скорость. Я все еще думал, что это делается для того, чтобы, как сказал король, обеспечить мою безопасность.

Через полчаса езды машина остановилась у казарм карабинеров [79]. Окна караульной будки были закрыты, но я заметил, что вокруг стояла охрана с примкнутыми штыками, а в соседнем помещении постоянно находился дежурный офицер. В этих казармах я пробыл около получаса, а затем на этой же машине меня перевезли в казармы карабинерского кадетского училища [80].

Было 7 часов вечера. Заместитель начальника училища, казалось, был тронут моим прибытием и произнес несколько традиционных слов приветствия. Затем меня проводили на второй этаж в комнату, которая служила кабинетом полковнику Табеллини – начальнику училища; в соседней комнате находился офицерский караул.

В течение вечера меня навестили несколько офицеров-карабинеров, среди которых были Чирико, Бонитатибус и Сантильо; разговор велся на общие темы. Они говорили, что дело касается исключительно моей охраны и эта деликатная задача была доверена именно их подразделению. За весь вечер я так и не притронулся к еде. Когда я захотел выйти, офицер сопроводил меня вдоль коридора. Я заметил, что по крайней мере три карабинера стояли в карауле у дверей кабинета. И только когда я вернулся к себе и обдумал создавшуюся ситуацию, впервые меня начали мучить сомнения – это охрана или арест?

То, что в определенных кругах плелись заговоры против меня, было известно полиции, которая, однако (особенно в период поистине бездарного руководства Чиеричи), утверждала, что это лишь мимолетные вспышки, не имевшие никакого конкретного воплощения, и что любые подобные настроения можно пригасить и свести до уровня обычного недовольства. Здесь стоит упомянуть, что назначению Чиеричи начальником полиции способствовал Альбини.

Но я спрашивал себя: какая угроза моей жизни может существовать в казармах, где находится 2000 кадетов? Каким образом заговорщики могут до меня добраться? Какой «гнев населения» может настичь меня здесь?

Около 11 вечера я погасил лампу, в соседней комнате свет оставался включенным – там офицер находился на посту, не отвечая даже на телефонные звонки.

Послание Бадольо

26-го числа в час ночи в мою комнату вошел подполковник Чирико, который сказал: «Только что прибыл генерал Фероне, у него для вас сообщение от маршала Бадольо».

Я поднялся и вышел в соседнюю комнату. С генералом Фероне я был знаком еще по Албании [81]. Сейчас его лицо выражало странное самодовольство.

Письмо маршала Бадольо находилось в зеленом конверте со штампом Военного министерства, и на конверте рукой маршала было написано: «Кавалеру синьору Бенито Муссолини». В письме содержалось следующее: