Повседневная жизнь блокадного Ленинграда, стр. 5

Прорыв блокады помимо бесспорного морального эффекта имел и немаловажные практические последствия. Он позволил в феврале 1943 года проложить железную дорогу в Южном Приладожье, так называемую Дорогу победы. Первоначально перевозки осуществлялись ночью, но потом удалось наладить и движение поездов в дневное время. Десятикилометровая полоса вдоль Ладоги интенсивно простреливалась артиллерией противника, рельсы сначала не имели твердой основы, часто «расползались». Впоследствии Дорогу победы удалось более надежно защитить и технически усовершенствовать. До декабря 1943 года по ней прошел 6181 эшелон, хотя более точные данные о перевезенных по дороге грузах (исследователи называют различные цифры) предстоит еще выяснить. Прорыв в Приладожье почти не отразился на повседневной жизни ленинградцев и не был ярко запечатлен в общественном сознании, в отличие от первого повышения норм хлеба 25 декабря 1941 года.

Как видим, ни одна из операций, предпринятых с целью прорыва блокады Ленинграда в 1941 — 1943 годах, не увенчалась безоговорочной победой. В лучшем случае удавалось добиться лишь кратковременных и ограниченных успехов, не позволявших, однако, существенно изменить линии фронтов. Причин было много: несогласованность действий советских армий, ограниченность ресурсов, людских и материальных, недостаток авиационной поддержки, ведомственная разобщенность, боязнь ответственности за принятие решений, отставание тыловых частей, плохое продовольственное снабжение войск, низкие технические характеристики стрелкового оружия красноармейцев по сравнению с немецким. Одна из главных причин неудач — неумение грамотно руководить войсками, учитывать сложный рельеф местности, что приводило к многочисленным потерям среди солдат и делало надежду на победу еще более призрачной. Пополнение происходило медленно, хотя успешное наступление удавалось осуществлять часто лишь в том случае, если войска превосходили противника по численности и используемой технике. В неопубликованной в советское время в связи с требованиями цензуры части записок К К Рокоссовского есть глухой намек на то, что Г.К. Жуков выступал против активных действий Волховского фронта, поскольку он не был обеспечен мощными резервами.

Широко распространено мнение о том, что после битвы под Москвой значительно улучшилась тактическая выучка советских войск. Но ее уроки учли не только Красная армия, но и вермахт. Шаблонность оперативных решений командиров РККА всех уровней, полностью от которой не удалось избавиться до конца войны, особенно зримо выявилась в ходе боев на Ленинградском и Волховском фронтах. Наступление обычно начиналось по стандартной схеме: артподготовка, интенсивный обстрел позиций противника в намечаемом месте прорыва. За несколько дней до начала атак делались попытки обмануть неприятеля посредством создания ложных плацдармов и отвлекающих обстрелов на тех участках фронта, штурмовать которые не собирались. Ударные части прорывали оборону противника, в образовавшиеся щели вводили моторизованные части пехоты и танки. Эта окостеневшая схема строилась на предположениях о том, что противник не был способен учиться и замечать промахи в тактических приемах Красной армии. А учиться он умел. После начала обстрела участков в районе прорыва немецкие солдаты переходили на заранее подготовленную вторую линию окопов, что резко снижало эффективность действий артиллерии Красной армии. В эти районы быстро перебрасывались войска с других участков группы армий. Эффект внезапности исчезал, но едва ли это могло приостановить начавшееся наступление. Маневренной обороной часто пренебрегали, иногда без всякой пользы для дела цеплялись за полусожженную, давно покинутую жителями деревню, шли напролом.

Читая записки командующего Волховским фронтом К.А. Мерецкова, обращаешь внимание на одну их особенность. В них почти отсутствует подробный анализ каждой из операций и редко говорится о причинах их провалов. Повсеместно, однако, встречаешь оговорки о том, что хотя наступление и не удалось, но смогли сковать дивизии противника, задержать их дальнейшее продвижение, «перемолоть» их и помочь другим фронтам. По этой канве, вероятно, и составлялись отчеты о неудачных операциях, отправляемые в Ставку. Все это так, но наступление вблизи Ленинграда предпринималось не для сковывания войск, а для прорыва блокады — а именно этого и не удалось достичь. На Невском пятачке, где мог уместиться лишь один полк и где, согласно официальной версии, «перемалывали» несколько немецких дивизий, «перемолотыми» оказались и советские войска — 140 тысяч солдат погибли на этом крохотном плацдарме, с которого до захвата его противником в апреле 1942 года так и не удалось нанести даже ограниченный удар.

На войне как на войне — за всё платили жизнями стойких, неприхотливых в быту русских солдат, героически выполнявших свой долг, но погибавших в безвестности. А причины писать так, как он писал, у Мерецкова, несомненно, имелись. В каждой из последующих операций повторялись все те же недостатки, которые были присущи предыдущей: они либо устранялись медленно, либо вовсе не устранялись.

Судьба страны в 1941 — 1943 годах решалась на других фронтах. Ленинградский и Волховский фронты являлись второстепенными. Не для них предназначались самые боеспособные войска, не им передавали самые мощные танковые части. Провал планов тотального наступления на всех фронтах в конце 1941-го — первой половине 1942 года послужил для советского командования наглядным уроком. Совершенствование его оперативного мастерства не могло не заметить и руководство вермахта, правда, в целом не ставя его высоко. Германское командование смогло наладить снабжение Демянского «котла» в 1942 году — но ведь это был «котел», куда попали немецкие войска, а не русские. Снижались, и порой весьма ощутимо, потери, понесенные красноармейцами. Во время Ленинградской оборонительной операции 1941 года погибли около 40 процентов от числа войск, сдерживавших немецкий натиск. В последующих операциях (Тихвинской, «Искра», Ленинградско-Новгородской) цифра потерь обычно составляла 10 процентов. Более умелым стало применение сковывающих и отвлекающих маневров, точечных ударов авиации, войска снабжались автоматическим оружием. Но полностью изменить устаревшие тактические приемы не удалось — они, правда, нигде не меняются быстро.

Глава вторая.

Улицы

Улицы города никогда не были пустыми. Здесь видели и людей, безучастных ко всему, и тех, кто стремился выжить любой ценой. Здесь пульс блокадного Ленинграда ощущался сильнее всего. Шли туда, где был хлеб, шли к тем, кто нуждался в помощи, шли, провожая в последний путь, шли по заснеженным улицам, шатаясь и падая, умирая и прося о поддержке, — шли, шли, шли…

Первые бомбежки обезобразили город воронками, руинами, поваленными деревьями, битым кирпичом на залитых кровью мостовых, выброшенной из домов мебелью. Всюду виднелись оборванные провода, под ногами хрустело стекло. З.В. Янушевич вспоминала, как после попадания бомбы в один из домов были разбиты окна всех зданий на расстоянии 200—300 метров от него ^{9}.

Места, пострадавшие от обстрелов, огораживали рогатками, вывешивали таблички, предупреждавшие об опасности. Боялись и неразорвавшихся бомб, ушедших глубоко под землю, и накренившихся, готовых упасть в любую минуту остовов зданий. До того времени, пока это зрелище не стало привычным, у заграждений часто собиралась толпа, обычно молчаливая. В сентябре—ноябре 1941 года, пока город еще не пришел в упадок, пока спасатели могли оказать помощь каждому, улицы старались расчищать от обломков и даже восстанавливать разрушенные дома. Так, 6 ноября 1941 года выложили кирпичом первый этаж разбомбленного левого крыла здания Кировского театра ^{10}. Потом на руины перестали обращать внимание. Не имелось ни сил, ни средств убирать их, как не было и уверенности в том, что завтра они снова не превратятся в груду камней.