Комендант мертвой крепости, стр. 59

Ярри никогда не думал, что будет так радоваться солнцу, что вообще, когда придёт время умирать, обратит внимание на солнце.

Он не думал, что умрёт так рано.

Прямо у Ярри над головой вспыхнул и погас портал. Непоседа даже не поглядел туда.

Он держал в руке нож и стоял так, чтобы Конопушка оставался за спиной. Конопушка тоже был здесь. Может, без сознания. Может, уже мёртвый. Может, так было бы лучше для них обоих.

Матерь уже издохла, но «гвардейцы» остались живы. Они подступали. Молча.

Он стоял, сжимая нож в руке, как стоял не раз в переулках на Рябых пустырях. Разница заключалась в том, что рядом не было Конопушки, что Конопушка, вражье семя, подвёл его. Отправляясь на Пустыри поискать что-нибудь на продажу старьёвщикам, они всегда держались вместе и знали, чем рискуют. Им могло повезти (иногда действительно везло), но чаще Рвачи находили их и пытались обобрать. Если удавалось, Ярри с Конопушкой убегали, если нет — стояли до последнего. Госпожа Синнэ очень злилась, когда видела их порванные штаны и ссадины; она, конечно, думала, что это всё «детские шалости». Порой она была очень наивной, госпожа Синнэ.

Это были две разных жизни: в Храме и за его пределами. Если бы Ярри предложили выбирать, он, конечно, отдал бы предпочтение первой. Но никто никогда не оставлял ему выбора. Ни ему, ни Конопушке, ни другим храменятам.

Иногда он даже жалел, что знал что-то ещё, кроме Пустырей и трущоб. Это «что-то кроме» только всё усложняло. Ты начинал размышлять и взвешивать, думать о вещах совершенно бесполезных, если ты — всего лишь мальчишка-сирота в захолустном городке.

И вот он стоял сейчас с ножом против бэр-маркадов-«гвардейцев», один против семи (хотя хватило бы и одного…) — стоял, по-глупому скалясь. Солнце светило пока ещё не слишком ярко. Поднимался ветер. С удивлением Ярри вдруг осознал, что счастлив злым, горьким счастьем. Их Великая Матерь теперь — Великая и Дохлая. А он… он поступает так, как только и следовало поступить.

— Ну давайте, блохи обожравшиеся!

«Гвардейцы» разом загудели — совсем недавно он уже слышал эту пронзительную болезненную мелодию. Они попятились, снова выстроились в круг; на Ярри внимание даже не обращали. Это отчего-то показалось ему оскорбительным.

Ветер усиливался, вздымал в воздух горсти песка — и вдруг вслед за очередной песчаной волной на гребень бархана выметнулись силуэты — выметнулись и стремительно ринулись вниз, к Ярри и «гвардейцам». Те загудели надсадней — и прямо под бэр-маркадами, на песке, появился небольшой сияющий круг. Мигнул. Запульсировал, увеличиваясь.

Через края туда посыпался песок, хлынул водопадом, — и туда же прыгнули «гвардейцы».

Прежде чем первый всадник подъехал к Ярри, круг мигнул и схлопнулся в точку: пропал.

— Кровь Рункейрова! Гляньте, это же наши заморыши из Храма. А мы тут головы ломаем, как их в лесу искать!

Ярри хотел возразить, дескать, кто ещё заморыш, но ноги как-то странно задрожали. Он судорожно взмахнул руками, чтобы не потерять равновесие, и понял вдруг, что лежит, уткнувшись щекой в песок. Хорошо хоть было утро и тот ещё не успел нагреться.

Из архива Хромого

(очевидно, вырванный из манускрипта листок)

— Кого из андэлни сотворили Праотцы первыми?

— То было ещё до начала времён, поэтому сей вопрос не имеет ответа. В нём — корни гордыни и раздора, которые надлежит выполоть, выжечь. Все андэлни — «душеносцы» — равны, все любимы Праотцами.

— Тогда отчего же Праотцы ушли в Безмолвие?

— Пути Праотцов непостижимы, ни одному андэлни не дано всецело постичь замысел создателей. Однако желают Они блага своим чадам и потому в постигаемых андэлни пределах дали ответ. Вот он: дабы не ограничивать чад своих, Праотцы отвратили Свои взоры от Палимпсеста. Ибо ведомо: воля и внимание так же влияют на происходящее, как и непосредственное телесное вмешательство.

(обрыв листа)

Сиврим Вёйбур

Солнце опускалось, всё глубже насаживаясь брюхом на зубцы крепостных стен. Хлопали на ветру флаги… на обычном, хвала Рункейру, ветру. Дым костров низко стелился над парапетом и, казалось, через ноздри проникал прямо в мозг. Все мысли были словно прокопчённые: горькие и жёсткие.

«Ты получил то, чего хотел. И что ты будешь с этим делать?»

Сиврим усмехнулся: пустой вопрос. Он попросту не успеет ничего сделать. Времени почти не осталось. «Гнусных скоморохов» видно даже отсюда, со стены; полчаса-час — и будут у стен Шандала. А ещё через несколько часов — может, и в самом Шандале.

Он двинулся вдоль парапета, обходя широкие металлические чаны, пока пустые. Возле чанов стояли и сидели воины Шандала, из-под плащей доносилось звяканье кольчуг — казалось, это звенит в животах у воинов решимость. Или страх.

Переговаривались короткими, рваными фразами, зачастую Сивриму непонятными. Он шёл, избегая смотреть в глаза.

Времени до атаки хватило бы, чтобы как следует выспаться, но, хотя позади были безумная ночная езда на бархагах и тягостные события в Шандале, Сиврим не чувствовал усталости. После того как всё решилось, ходил по крепости, будто дикий зверь по клетке. Не зная покоя, раз за разом сворачивал к Надвратной башне.

С того далёкого дня, когда Грэлт наведался к ним в Полую Кость и напомнил Сивриму о существовании часовни, тот исправно посещал её раз в неделю — так муж ходит к нелюбимой жене, раз уж все родные ждут не дождутся наследника.

Часовня располагалась почти на самом верху Надвратной. По пути туда, видимо, следовало «настроиться» и «подумать о вечном», но Сиврим только раздражался, шагая по щербатым, как Грэлтов рот, ступеням. В часовне обычно становился справа от входа, в задних рядах — чтобы в числе первых выйти, когда служба закончится. Не верил, что Рункейр по-прежнему слышит молитвы каждого, что Он вообще обращает внимание на Своих чад. Если же Он слушает и знает, что творится в Палимпсесте… — тогда Сиврим готов был отречься от бессердечного создателя!

Грэлт, очевидно, всё это видел и понимал. Он больше никогда не заговаривал с Сивримом о вере, но обязательно отыскивал его взглядом перед началом службы и кивал. В другие дни Сиврим в часовню не ходил — вот ровно до сегодняшнего утра. Просто, когда отряд въехал в распахнутые ворота и остановился на площадке возле жучарни, вдруг оказалось, что все слишком заняты пересказом друг другу новостей и заботой о воспитанниках Синнэ. У короба с телом самой Синнэ остались только Грэлт, откуда-то уже прознавший о горе, Сиврим, Хромой, Рултарик, Эттил Хакилс и Железнопалый. Последний от самого Шэквир вис-Умрахол не произнёс ни звука; он явно понимал, что происходит вокруг, он направлял бархагу, остановил, когда на опушке Рёберного леса отряд подобрал мальчишек… — но взгляд у Хродаса был пустым, а губы плотно сжатыми. Теперь, у короба, комендант стоял, чуть ссутулившись и неосознанно комкая в руке полу пыльника.

— Хорошо, что приехали так скоро, — сказал Грэлт.

— Вы думаете?.. — повернулся к нему Хромой.

— Ничего я не думаю. — Глухарь стукнул костяшкой пальца по коробу и указал в сторону Надвратной. — Давайте отнесём в часовню.

Пришлось звать на подмогу Обруча; вшестером, под скупые команды Грэлта, они втащили короб по лестнице и поставили в дальнем от входа углу, возле алтаря. Свечи горели только здесь, остальная часовня была погружена в полумрак. Тьма таилась в молитвенных нишах, густая и пыльная.

Сиврим попытался вспомнить, когда в последний раз видел кого-нибудь, кто вернулся бы из призрачного мира. Кого-нибудь, кто хотя бы сам был знаком с дважды рождённым…

Слишком многое изменилось после Разлома. Даже в этом мире — слишком многое; что уж говорить о призрачном.

— Всё, — сказал Глухарь, — идите. Если я правильно понимаю, к вечеру нас ждёт то ещё веселье…