Комендант мертвой крепости, стр. 25
— Комендант, вы забываетесь! Меня прислал кройбелс! И я… буду делать… то, что он мне велел!
— Да иди ты в гаррово дупло вместе со своим кройбелсом! Мальчишка, сопл-ляк! Твоему кройбелсу двадцать лет было насрать на нас всех: как мы жили и как умирали! Где он был всё это время, когда мои парни сходили с ума, когда каждый день спрашивали себя: взойдёт завтра солнце или нет, жив кто-то ещё в мире — или остались только мы одни?! Где он был тогда, твой кройбелс?! А я тебе скажу где: он спасал свою задницу, свою венценосную кройбелсскую задницу. А теперь прислал тебя, сопляка, чтоб твоими руками «навести здесь порядок». Так вот: не выйдет!
— Вы не подчиняетесь приказам кройбелса?
— Каким ещё приказам? Никаких приказов я не получал.
— Грамота…
— Ты у меня сейчас сожрёшь эту грамоту, по кусочку. Понял? Здесь, в Шандале, она не стоит ничего. И ты стоишь ровно столько же. «Наместник»! Думаешь, мои парни будут слушаться какого-то столичного молокососа?
— А разве они ваши парни, комендант? И крепость — тоже ваша? Может, тогда правильнее называть вас не комендантом? Может, вы — бунтовщик, восставший против законов Скаллунгира?
Хродас презрительно хмыкнул:
— По-твоему, Скаллунгир — это кройбелс и сброд придворных хуккунсов? А по-моему — простые андэлни, вот что такое Скаллунгир. Горожане из Врат Пыли, например. И я, гаррово ты семя, забочусь о них больше, чем любой кройбелс. И крепость эта — не для кройбелса стоит, не для меня и не для тебя. Для них, для тех, кто без неё завтра сойдёт с ума от ветра, а послезавтра — окажется в рабстве у харранов.
— И всё? — зло спросил дворянчик. — Вы ни о чём не забыли? О том, например, что вы держитесь за Шандал, потому что больше у вас ничего в этой жизни нет. Вы боитесь остаться не у дел. Вы даже не верите собственным «парням», что они не бросят вас и не подчинятся кому-нибудь другому, даже такому столичному молокососу, как я. Потому что даже столичный молокосос для них — лучше, чем старик, который всё больше заботится о себе и всё меньше о крепости.
Хродас отвёл руку. Но не ударил. Смотрел, как тяжело дышит дворянчик, и растирал ладонью грудь; сердце билось о рёбра выброшенной на берег рыбой.
— Простите его, комендант, — сказал алаксар. Подошёл неслышно, вражий потрох, подошёл совершенно неслышно, хотя на плацу звук шагов всегда раздаётся барабанной дробью, хоть уши затыкай. — Простите, юности свойственно сгоряча судить и ударяться в крайности. Вспомните себя, каким вы были лет двадцать назад…
— Нечего вспоминать. А вы, архивариус, идите к себе. Вас это не касается.
— Думаю, очень даже касается.
Хродас перевёл взгляд с одного на второго, с алаксара на дворянчика.
— Ладно, — сказал, — ладно. Тогда слушайте и запоминайте. С сегодняшнего дня ни в чём от меня не ждите ни помощи, ни поддержки. Ни в чём. Никогда. — Он чувствовал: повторяется, задыхается, вот-вот сорвётся в крик! — А вы — что вы можете? Двое, со своими одиннадцатью слугами. Только дайте мне повод — отправлю во Врата. У господина Раймунга найдётся для вас парочка камер в холодной.
Он презрительно сплюнул под ноги алаксару, похлопал по плечу дворянчика и развернулся, чтобы идти к себе в башню. О чём там, кстати, хотел сообщить Рубленая Шея?..
Сперва Хродас услышал, а потом увидел. К Шее, дежурящему сегодня на Надвратной, уже можно было, в общем, не идти.
Они въезжали в ворота: всадники, не меньше тридцати, все на холёных бархагах, с блестящими на солнце шлемами и доспехами, — въезжали спокойно и без толкотни, как к себе домой. Эхо от скрежета когтей по камню и чужих голосов мигом разнеслось по плацу: «Ну и как же этот проклятый алаксар умудрился подойти ко мне неслышно?» — ничего более умного не приходило Хродасу в голову, пока он стоял и смотрел на тяжёлое полотнище отрядного знамени: вышитый золотом венец и багряное восходящее солнце. Точно такие же, но во много раз меньше он недавно уже видел. На грамоте, которую привёз дворянчик.
Из архива Хромого
(Лист исписан с двух сторон: на одной буквы почти не читаются, их неоднократно счищали (это то, что скрипторы с иронией зовут палимпсестом), на другой надпись можно разобрать без труда)
(первая сторона)
…убедительнейшим образом прошу…
Видимо, по причине установившейся после катастрофы сумятицы мои предыдущие… не… олицу… еюсь, что…
…строфическое, мы едв…
…рознатец мог бы раз и навсегд…
…ажно!
…м… ляю…
…юсь… дождаться и передать с оказие ли каким-ли щё…
…жайше… ваш преданн… време ант… дас Ойбр…
…палы…
(на полях пометка свежими чернилами: «Черновик? Так и не отправил? Передумал? Градопр. поч.:-л. не дал добро? Впр., не важно»)
(вторая сторона)
Бегом скорым своим совершенна — со мною никто не сравнится.
Алые лапы — все шесть — мелькают мысли быстрей!
Року подобны жвалы мои для змей, мышей, скорпионов:
Хватки не избежать, не сбежать от меня никому!
Ах, как мечтают меня оседлать андэлни — но не каждый мной овладеет:
Глупым, грубым, скупым не укротить моей воли вовек!
Алчности не утолят, все их старания тщетны. Лишь умелому буду покорна всегда.
Задание: выучить загадку на память. Вспомнить, что такое акростих.
Сиврим Вёйбур
Ущелье, ведущее к Вратам, иногда именовали Ножнами. Было оно таким же прямым и тёмным, даже в солнечные дни здесь ездили с фонарями. А нынешний солнечным никак не назовёшь.
— Надо бы поторопиться, — в который раз бросил рыжебородый Рултарик. Поправил наглазник, задрал голову, вглядываясь в узкую полоску неба над головой — там, где почти смыкались чёрные, блестящие стены ущелья.
Сегодня мастер по оружию был скуп на слова и шутки. Погода не способствовала.
Нахмурившись, ткнул плетью в брюшко бархаги — та сварливо чирикнула и ускорила бег.
Сиврим почти машинально подхлестнул свою. С усмешкой вспомнил, каким был ещё ведь совсем надавно, о своём страхе перед жуками.
Теперь четверо всадников неслись так, что паутина трещин на стенах ожила, превратилась в текучий узор. Покачивались на держаках фонари, блёстки в них отчаянно прыгали и бились о мутное стекло; билось о стены ущелья эхо, и ложились на них тени бархаг со всадниками: шестилапые, двурукие.
Потом чёрное пятно впереди увеличилось — и стали видны Близнецы, два вырезанных из камня колокола, исполинских, но в то же время чрезвычайно изящных, с узкими верхушками, резко расширявшимися книзу. Колокола перегораживали ущелье, нависали над дорогой. Боками были чуть утоплены в стены, противоположными краями едва соприкасались. Рослый дойхар, привстав, мог бы дотянуться кончиками пальцев до края одного из Близнецов. Но не до язычка — Близнецы были безъязыки.
Изнутри и снаружи их испещрял узор, подозрительно напоминавший письмена, — впрочем, даже Хромой признал, что ни разу подобных не видывал. Это было, когда они с Сивримом только ехали в Шандал; поспешили убраться из городка, хотели как можно скорей попасть в крепость, но возле Близнецов Хромой приостановил бархагу и даже спешился.
«Ну как, — спросил Сиврим, — похоже на то, что к этому приложил руку сам Рункейр?»
Хромой лишь пожал плечами… а потом сказал про эти письмена. «Если, — добавил, — это на самом деле письмена. Многое утрачено, слишком многое; даже ещё до Разлома…»
И потом всю дорогу молчал, кутаясь в плащ.
Каждый раз, проезжая мимо колоколов, Сиврим вспоминал те его слова.
Местные легенды гласили, что Ножны Рункейр-Млатобоец воздвиг во благо жителям Врат. А Близнецов высек, дабы предупреждали об опасности…
Даже если и так, Разлом и время оказались сильнее воли Праотца. Насчёт колоколов, правда, Сиврим был не уверен, а вот Ножны… после катастрофы они пошли трещинами, которые с каждым годом делались шире; ветер забивал в них песок, постепенно выдувал породу. Поэтому ехать слишком быстро не стоило: если лапа жука угодит в трещину и сломается, наезднику придётся добираться до города пешком.