Понты и волшебство, стр. 67

В геральдике превалировали зеленые и золотые цвета, любимым животным был олень, обычно золотой на зеленой фоне, а любимым оружием — золотая стрела, пересекавшая герб по диагонали.

Хэлдир перенес нас на главную площадь, к основанию ведуших к главному зданию ступенек. Торжественный комитет по встрече ждал нас на лестнице. Очевидно, чем выше стоял эльф, тем выше было его социальное положение и благорасположение к нему монарха. Сам Бранд, высокий, стройный, седой и печальный, находился, как и подобает правителю, на самом верху лестницы с балюстрадой из застывших фигур. Он пребывал в полном одиночестве. [32]

Всего лишь одной ступенькой ниже стояли еще две фигуры, от остальных встречающих их отделял целый пролет — то ли обычно занимающие этот пролет придворные высокого ранга не вышли нас встречать, то ли у главного эльфа была напряженка с доверенными лицами.

Не знаю, чем этот тип заслужил расположение главного эльфа, да и не хочу знать, не знаю, как он выбрался оттуда, откуда никто до него не мог выбраться, — древний, и все такой же мудрый и непостижимый, справа и чуть ниже Бранда раскуривал свою трубку и ухмылялся в бороду Морган.

Глава тринадцатая, лирическая

Мне три года, я сижу в песочнице и леплю куличики пластмассовыми формочками, купленными в «Детском мире». Рядом со мной сидит Леночка, ей два с половиной года, и она тоже лепит куличики. У нее свой набор формочек. Песок чуть влажный после недавно прошедшего дождя и хорошо держит форму, поэтому куличики получаются крепкими и хорошими. Мои куличики больше, чем ее, потому что я мальчик, гордо думаю я, не обращая внимания на размеры самих формочек.

Я набиваю пластмассовой лопаткой маленькое ведерко, трамбую песочек, переворачиваю ведерко, и на моей стороне вырастает еще один куличик.

— Здолово, — говорит Леночка.

В ее глазах восхищение, мне приятно выражение этих глаз. Она маленькая. В аккуратном голубом платьице, белых носочках и сандалиях. Волосы заплетены в две веселые косички. Когда она смеется, мне кажется, это весенний ручеек стекает с вершины холма.

За ее спиной вырастает фигура врага. Сегодняшний мой враг, враг постоянный на протяжении всего лета, носит личину пятилетнего хулигана из соседнего двора. Своей обутой в сандалии ногой он пинает куличики, песок летит мне в глаза, эфемерные произведения искусства безнадежно испорчены.

Леночка плачет.

Хотя мне и три года, размерами я не уступаю пятилетнему злодею, просто я младше, и на меня давит авторитет его возраста. Ему пять лет, он скоро пойдет в школу. Поэтому все лето я безропотно сношу его оскорбления и обиды.

Но вид плачущей Леночки выводит меня из душевного равновесия, я встаю на ноги, сжимаю свои кулачки и толкаю обидчика в грудь. Он не ожидает сопротивления от сопливой малышни, поэтому опрокидывается и летит на спину. Во мне разгорается боевой дух. Он не всесилен! Он не непобедим! Я кричу, пинаю его ногами, засыпаю песком. Я продолжаю свой боевой танец, чувствуя себя уже не трехлетним ребенком, но взрослым мужчиной четырех лет, продолжаю до тех пор, пока, заливаясь слезами и скуля, униженный и оскорбленный враг не убирается из песочницы и не улепетывает в свой двор.

Леночка смотрит на меня восхищенно. В ее глазах я — герой. В своих тоже.

Идиллию летнего дня нарушает женский голос, доносящийся с высоты третьего этажа. Каждого из нас все детство преследовал этот голос, неумолимый к нашим слезам, нашим крикам, нашим просьбам и обещаниям «ну еще хоть пять минут» и «уже иду».

— Лена, домой!

— Иду, мам, — отвечает Леночка, собирает свои формочки и направляется к своему подъезду.

Ее мама не видела, с чего началась битва в песочнице, зато она видела ее финал и с той поры запрещает Леночке общаться с «этим невоспитанным хулиганом». То есть со мной.

В два с половиной года такие запреты не обойдешь, и боль разлуки терзает мое сердце. Подруги по детскому саду не интересуют меня, новые игрушки не радуют, а выпитая с друзьями «пепси» не поднимает дух.

Это была моя первая любовь.

Моей самой долгой и безответной любовью было чувство, испытываемое мной к некой особе противоположного пола, которую звали Светой.

Мы учились вместе с первого по восьмой класс. Сначала в одном классе, потом, когда в школе проводили какой-то очередной дурацкий педагогический эксперимент, в разных. Суть эксперимента состояла в том, чтобы делить учащихся на классы не по обычному принципу, хотя мне до сих пор неизвестно, в чем заключается обычный принцип, а согласно их успеваемости. Конечно же Света попала в класс отличников. Конечно же я угодил к троечникам.

Восемь лет! Восемь долгих лет.

Восемь лет я сох по ней, тосковал и днем и ночью, не обращая внимания на других девочек, на тех, которые обращали внимание на меня. Мне не нужны были другие, мне нужна была только она.

За эти восемь лет мы не обменялись и парой фраз. Однажды она улыбнулась, и мне показалось, что при этом она смотрела на меня. Месяц я буквально летал, окрыленный любовью.

В третьем классе для выступления на каком-то утреннике ей понадобился мальчиковый пиджак, и классная руководительница попросила меня, чтобы я одолжил свой. Я был просто счастлив, что могу оказать ей услугу.

После выступления она забыла отдать его мне, а я не решился подойти и напомнить. Две недели я ходил без пиджака, несмотря на то что была уже осень и учителя ругали меня за отсутствие школьной формы.

Она нашла пиджак в своей парте во время субботника, подошла ко мне, извинилась, вручила мне мой предмет туалета, поблагодарила и чмокнула в щечку. Это был наш единственный поцелуй.

И никогда раньше и никогда позже мы не были так близки.

Полгода я не давал маме постирать этот пиджак, еще бы, ведь в нем ходила — она.

Она была красавицей, умницей и отличницей. Я был хулиганом, прогульщиком и драчуном. В книгах и фильмах мы были бы обречены на взаимность. В жизни у нас не сложилось.

Я любил ее на уроках и на переменах, я любил ее на продленке и когда приходил домой, любил в школьное время и во время каникул. Я записывался в те кружки, куда она ходила, и с треском вылетал после второго же занятия. Я попросил родителей определить меня в музыкальную школу, [33] куда она ходила, но не выдержал вступительного экзамена. Я любил ее, когда фигуры мальчиков и девочек практически не отличались друг от друга. Я любил ее, когда она начала приобретать женственные формы. Даже когда она покрылась подростковыми прыщами, типичными для переходного возраста, и они украли ее красоту, и другие мальчики перестали на нее смотреть, я продолжал любить ее, в глубине души удивляясь своему постоянству.

Потом мы переехали на другой конец города, и я был вынужден ходить в другую школу. Я не видел ее несколько лет.

Мы встретились случайно, в трамвае, насколько я помню, и я не сразу ее узнал. Она меня вообще не узнала — или сделала вид, что не узнала.

После разлуки она на меня впечатления не произвела. Она осталась прелестной и наверняка умной девушкой, но, на взгляд трезвый, не одурманенный парами любви, ничего особенного в ней не было. Кроме того, у нее был маленький рост. Она принадлежала к числу тех миниатюрных женщин, на фоне которых любой мужчина чувствует себя великаном. Среднего роста мужчине она дышала бы в плечо, мне не доставала бы и до груди.

Я не люблю миниатюрных женщин. На вкус и цвет, сами знаете…

После той встречи у меня осталось тягостное ощущение. Умерла еще одна мечта моего детства, разрушилась последняя иллюзия. Мир показал себя таким, каким он всегда и был, только я по молодости лет старался этого не замечать.

Мир жесток.

Свою детскую невинность я потерял на почве безумной страсти.

До армии я подрабатывал охранником в одной фирме. Не знаю, чем она занималась, в те годы все фирмы занимались всем подряд, лишь бы только это приносило деньги. Строили дома, торговали машинами, яхтами, получали товары из-за рубежа, отваливая чемоданы «черного нала» «серым таможенникам», в общем, занимались чем угодно.