Цезарь, стр. 87

Катон прямо на совете поднял ужасный крик по поводу такой жестокости, объявил себя покровителем приговоренного города и потребовал назначить себя его правителем, чтобы все могли быть уверены, что, пока он жив, город не сдастся Цезарю.

Впрочем, Утика была настоящей находкой для любого, кто занял бы ее: изобилие в ней никогда не иссякало. Катон добавил к старым укреплениям новые, подправил стены, надстроил башни, окружил весь город глубоким рвом, понастроил над ним фортов, и поместил в этих фортах, предварительно разоружив ее, всю молодежь Утики, чьи цезарианские воззрения были известны, а остальных жителей удержал в городе, и создал огромные запасы продовольствия, так что этот некогда враждебный город, покоренный и укрощенный, превратился в склад армии.

Затем, поскольку Цезаря ожидали с минуты на минуту, он дал Сципиону тот же совет, который давал Помпею: не вступать в бой с отважным и опытным врагом, а растягивать войну как только можно и выжидать время.

Сципион воспринял этот совет с полным презрением и, выходя, прошептал на ухо своим друзьям:

– Решительно, этот Катон просто трус!

Затем он написал ему:

«Мало тебе того, о осторожный Катон, что ты сам сидишь в городе за крепкими стенами, – ты и другим не позволяешь воспользоваться благоприятным случаем и отважно осуществить свои замыслы!».

Катон прочитал письмо и, ничуть не утратив душевного равновесия, ответил:

«Я готов вернуться в Италию с войсками, которые я привел в Африку – десять тысяч человек, – чтобы избавить вас от Цезаря и привлечь его внимание на себя».

Но Сципион в ответ на это предложение только пожал плечами. Тогда Катон начал осознавать ошибку, которую он допустил, уступив командование Сципиону.

– Сципион, – говорил Катон своим близким, – как я теперь хорошо понимаю, плохо поведет войну; но даже если он вдруг в силу какой-нибудь счастливой случайности окажется победителем, я заранее заявляю вам, что не останусь в Риме, чтобы не стать свидетелем жестокой мести Сципиона.

Тем временем Цезарь покончил со своими любовными играми с Клеопатрой и отправился морем на Сицилию, где его на некоторое время задержал встречный ветер. Но чтобы всем была хорошо ясна его воля – как можно скорее переправиться в Африку, – он велел поставить свою палатку у самого берега, и как только подул благоприятный ветер, он, имея лишь небольшое число кораблей, отплыл с тремя тысячами пеших воинов и немногими лошадьми, высадил их на берег так, чтобы никто не видел, и снова пустился в море, чтобы разузнать, что сталось с остальной его армией, за которую он беспокоился.

По прошествии двух дней он встретил ее и привел в лагерь.

Когда он сходил на африканский берег, он оступился, споткнулся и упал; но он поднялся, сжимая в каждой руке по горсти песка, и воскликнул:

– Земля Африки, наконец-то ты в моих руках!

Так благодаря остроумию Цезаря дурное предзнаменование стало добрым. Оставалось еще пророчество: «Носящий имя Сципион всегда будет победителем в Африке». Цезарю напомнили об этом пророчестве.

– Что ж, – сказал он, – но оракул не говорил, что ни один Сципион не будет на ней побежден.

И, выбрав в своем войске одного человека безвестного и ничтожного, но принадлежащего к роду Сципионов, по имени Сципион Салутион, он объявил его императором и поместил в авангарде своей армии, верховное командование которой он сохранил за собой.

Вот каково было состояние дел в Африке, когда там высадился Цезарь.

Глава 76

Как всегда, Цезарь ринулся вперед, полагаясь на свою удачу. Прибыв на африканский берег, он обнаружил у себя недостаток продовольствия для людей и полное отсутствие корма для лошадей.

Но в Диррахии он находился в куда более трудном положении. Он назначил солдатам половинный паек, отправил на берег рыбаков, чтобы иметь свежую рыбу, а что касалось лошадей, то их кормили мхом и морскими водорослями, вымоченными в пресной воде, к которым добавляли для сладости немного травы.

За время своего краткого пребывания на Сицилии Цезарь много наслышался о мощи армии Сципиона.

Действительно, у Сципиона было сто двадцать слонов и десять легионов, не считая еще четырех, сформированных Юбой; а кроме этого, бесчисленное множество копьеносцев и бесподобный флот.

Через день после того, как он пристал к берегу вблизи Адрумета, которым владел Консидий с двумя легионами, Цезарь внезапно увидел, как вдоль берега параллельно ему появился Пизон со всей конницей города и тремя тысячами нумидийцев.

У Цезаря было три тысячи человек и сто пятьдесят лошадей, остальные его войска еще не прибыли. Видя, что враг превосходит его силой, он поставил укрепленный лагерь перед городом, не позволяя никому входить в него и грабить. Городские укрепления, со своей стороны, заполнились войсками, которые явно готовились выступить.

Цезарь взял несколько человек, объехал верхом вокруг города, произвел разведку и вернулся в свой лагерь. И тут начались сомнения в его гении, и среди солдат поднялся ропот. Почему Цезарь не раздал, как это было у него заведено, запечатанных приказов своим офицерам? почему он не указал своему флоту условного места на всем этом огромном африканском побережье, вместо того, чтобы позволить ему скитаться наугад?

Но на все эти упреки Цезарь отвечал односложно.

Почему он назначил встречу на побережье, где ни один клочок суши не принадлежал ему? Почему он подверг своих легатов, которые терпели поражение везде, где его не было, риску быть раздавленными в его отсутствие, если случайно их корабли окажутся более быстроходными, чем его? Не лучше ли было подождать, чтобы он сам выбрал место высадки, а затем собрать всех туда?

Впрочем, положение было далеко не так трагично, как об этом говорили. Можно было установить переговоры с Консидием. Сделать это поручили Планку, одному из легатов Цезаря и старому другу Консидия.

Получив это указание, Планк написал Консидию, чтобы попытаться привлечь его на сторону Цезаря, и послал это письмо с одним пленным.

– Откуда ты? – спросил Консидий.

– Из лагеря Цезаря, – ответил пленный.

– А зачем ты пришел?

– Чтобы передать тебе это письмо.

– Пусть этого человека убьют, а письмо отправят обратно Цезарю, не распечатывая, – сказал Консидий.

Оба приказания были исполнены. Нужно было отступать. Цезарь покинул тогда свой лагерь; но едва о его намерении стало известно, те, кто были в городе, выступили против него, и нумидийская конница пустилась за ним по пятам.

Тогда Цезарь остановил свою тяжеловооруженную пехоту и приказал двадцати пяти или тридцати галльским конникам, которые оказались при нем, напасть на две тысячи нумидийцев Юбы. Галлы умчались галопом, и каким-то чудом обратили в бегство эту тучу врагов.

Цезарь возобновил свой марш, разместив в арьергарде свои старые испытанные когорты, которым он только что успел показать, с каким врагом они имеют дело, и свою конницу, которой те тридцать галлов перед этим подали пример; так что прыть преследовавшего их неприятеля несколько умерилась.

Причем во время всех этих событий каждый неотрывно глядел на Цезаря, и поскольку он был как всегда спокоен, даже более чем спокоен, – он улыбался, каждый говорил:

– Генерал не встревожен: значит, все в порядке.

И каждый выполнял свой долг.

Действительно, положение выправлялось: города и крепости, мимо которых они проходили, высылали Цезарю продовольствие и депутатов с заявлениями, что они на его стороне. В такой вот обстановке он дошел до города Руспина, и назавтра выступил оттуда, чтобы направиться в Лептис, свободный город с полным самоуправлением. Лептис направил к нему те же предложения.

Цезарь поставил охранять его ворота своих верных людей, чтобы суровые часовые не пропускали его солдат в город: он опасался, что те вызовут какие-нибудь беспорядки, и не хотел, чтобы эти беспорядки восстановили против него жителей. Затем он встал лагерем у его ворот.