Цезарь, стр. 36

Но, несмотря на все предосторожности, случай погубил оба реестра: Филаргир потерпел крушение в море и утратил свою копию вместе со всеми тюками, вверенными его попечению; свою же Катон бережно сохранял до самой Керкиры; но там, на площади матросы так сильно разожгли костры, что пламя перекинулось на палатки, и реестр погиб в огне.

А когда один из его друзей стал сокрушаться по поводу этого несчастья:

– Я составил этот реестр не для того, чтобы доказать мою преданность, – сказал Катон, – но для того, чтобы показать другим пример строжайшей точности.

Когда в Риме стало известно о его прибытии, все население высыпало к реке встречать его.

При виде этого флота, – поскольку Катон, отбыв с одним-единственным суденышком, возвращался теперь с флотом, – при виде этого флота, идущего вверх по Тибру, и следующей за ним по берегу толпы народа, всякий счел бы это за триумф.

Возможно, Катону следовало бы из скромности остановиться на том самом месте, где его встречали преторы и консулы; но он не счел нужным сделать этого. Он продолжал плыть на царской галере Птолемея – великолепной галере с шестью рядами весел, – и остановился лишь тогда, когда привел свой флот в гавань.

Будучи большими поклонниками Катона, мы все-таки не можем скрыть от наших читателей, что поначалу такое неожиданное у знаменитого стоика проявление гордыни произвело на Рим очень плохое впечатление.

Но когда все увидели, как через Форум понесли огромные количества золота и серебра, которые он привез в Рим, вопреки обычаям остальных проконсулов, восхищение его бескорыстием рассеяло предубеждение, навеянное его чванством.

Сенат тоже не поскупился на почести Катону. Собравшись, он постановил пожаловать ему внеочередную претуру и право присутствовать на зрелищах в тоге с пурпурной каймой.

Но Катон, который, несомненно, вновь обрел себя, отказался от всех этих привилегий и попросил у сената только отпустить на свободу Никия, управляющего имуществом покойного царя Птолемея, засвидетельствовав его усердие и преданность. Стоит ли говорить, что его просьба была удовлетворена.

Вот что делал Катон в то время, пока Цезарь начинал свой поход против галлов, и пока Цицерон оплакивал свое изгнание в Фессалонике. Посмотрим теперь, что делали Красс и Помпей, или, скорее, что делал Клодий.

Глава 30

Красс, насколько это было возможно, сохранял спокойствие, прикрытый с одной стороны Цезарем, а с другой – Помпеем; впрочем, он хотел только одного: получить должность проконсула Сирии. Его мечтой было объявить войну парфянам, в которых он видел неиссякаемый источник обогащения.

Помпей, стареющий влюбленный, проводил все свое время наедине со своей молодой женой, мало беспокоясь о том, что творилось на Форуме. Клодий, оглянувшись вокруг, увидел себя единственным хозяином Рима: Цицерон был в Фессалониках; Катон был на Кипре. Но поскольку Помпей оставался в Риме, он не знал меры своей власти; он решил ее выяснить.

Мы уже знаем, что с Тиграном-отцом Помпей договорился, а Тиграна-сына оставил для своего триумфа. Пока он сидел в тюрьме.

Клодий силой забрал его из тюрьмы и поселил у себя. Помпей ничего не сказал. Клодий затеял судебные разбирательства против друзей Помпея, и добился для них обвинительного приговора. Помпей промолчал. Наконец, однажды, когда Помпей, покинув свою виллу на холме Альба и переступив магический круг, очерченный вокруг него любовью, явился присутствовать на заседании, Клодий, окруженный толпой своих друзей, – а мы с вами знаем, кто были друзья Клодия! – поднялся на возвышение, откуда он был виден и слышен всем, и крикнул:

– Кто самый распущенный император?

– Помпей! – хором ответили его друзья.

– Кто с тех пор, как женился, чешет себе голову одним пальцем, чтобы не нарушить прическу?

– Помпей.

– Кто хочет отправиться в Александрию и вернуть трон египетскому царю, за что ему хорошо заплатят?

– Помпей.

И так на каждый его вопрос хор друзей отвечал: «Помпей».

Скажем пару слов об этом обвинении: «Кто хочет отправиться в Александрию и вернуть трон египетскому царю, за что ему хорошо заплатят?» Мы стараемся, насколько это возможно, не оставлять позади себя ничего неясного.

Птолемей Авлет, родной брат Птолемея Сотера II, прозванный Auletes за свою страсть к игре на флейте, поссорился со своими подданными.

В то время Рим был судилищем всего мира: цари и целые народы обращались к нему за справедливостью. Птолемей покинул Александрию, чтобы воззвать к римскому народу. Воззвать к римскому народу, это значит обратиться к человеку, который правит в это время в Риме.

Итак, Птолемей пустился в путь, и причалил к Кипру в те дни, когда там ненадолго останавливался Катон. Он узнал, что Катон здесь, и послал одного человека из своей свиты сказать ему, что он хотел бы его видеть. – Заметьте при этом, что Катон прибыл на Кипр, чтобы вышвырнуть оттуда брата Птолемея Авлета.

Стоик в это время находился в уборной, точь-в-точь в такой же ситуации, в какой пребывал господин де Вандом, когда ему доложили о приходе Альберони. [44]

– Пусть войдет, – сказал Катон.

Посланник передал ему пожелание своего хозяина.

– Если царь Птолемей хочет видеть меня, – ответил он, – нет ничего проще: мой дом открыт как для простых граждан, так и для царей.

Ответ был весьма груб. Птолемей сделал вид, что не заметил этого, и пришел к Катону.

Сначала беседа была несколько прохладной; но постепенно Птолемей увидел, как разумно все то, что отвечал ему Катон, и спросил у него совета, как ему следует поступить; иначе говоря, должен ли он продолжать свой путь в Рим, или же ему следует вернуться в Египет.

– Вернуться в Египет, – не колеблясь, ответил Катон.

– Почему так?

– Потому что стоит вам сунуть хотя бы самый краешек Египта в эту алчную машину, которая зовется Римом, через миг весь Египет окажется в ней.

– Что же тогда делать?

– Я уже сказал вам: возвращайтесь в Египет, помиритесь со своими подданными; а в доказательство моего к вам расположения, если вы хотите, я буду сопровождать вас и берусь устроить это примирение.

Царь Птолемей поначалу согласился; но потом он поддался другим советам, и, не сказав Катону ни слова, в одно прекрасное утро отправился в Рим и отдал себя под покровительство Помпея.

И действительно, два года спустя Габиний, помпеев легат и ставленник, восстановил Птолемея в его государстве; но только они двое и, возможно, еще Помпей знали, сколько ему стоила эта протекция!

Помпей – тут мы возвращаемся к последней проделке Клодия – Помпей понял, что настало время действовать. Ему, с его нерешительностью, было очень досадно, что такой негодник, как Клодий, вынуждает его принимать решение; однако с подобными выходками следовало покончить; Помпей посовещался со своими друзьями.

Один из них, Кулеон, посоветовал ему порвать с Цезарем, разведясь с его дочерью, и через этот развод наладить отношения с сенатом.

Сенат дулся на Помпея с тех пор, как тот так вероломно и, главное, так неблагодарно поступил с Цицероном, допустив его высылку. Это, разумеется, был верный способ вернуть себе расположение сената; но Помпей не захотел даже думать об этом: мы уже говорили, что он был безумно влюблен в свою жену.

Другие предложили ему вернуть из ссылки Цицерона. К этому предложению он прислушался. Он велел сообщить сенату, что он готов поспособствовать, с оружием в руках, возвращению Цицерона в Рим; но сенату нужно было взять инициативу на себя.

Получив это обещание, сенат издал указ. Этим указом сообщалось, что сенат не даст своей санкции ни на что, и сам не будет решать никаких общественных дел, пока Цицерон не будет вызван из ссылки. Это было формальным объявлением войны.

В тот день на смену Писону и Габинию, при которых состоялось изгнание Цицерона, вступали в должность два новых консула, и один из них, Лентул Спинтер, положительно потребовал вернуть проскрипта. – Другим новым консулом был Метелл Непот, тот самый, которого Цицерон засыпал своими насмешками.