Цезарь, стр. 32

Итак, Цезарь, как мы уже видели, предложил Цицерону легатство в своей армии. Цицерон уже склонялся к тому, чтобы принять предложение. Клодий, чувствуя, что враг ускользает у него из рук, бросился к Помпею.

– Почему Цицерон собирается покинуть Рим? – спросил он. – Неужели он думает, что я сержусь на него? Меньше всего на свете! Разве что я чуть-чуть в обиде на его жену Теренцию; но к нему, великие боги! я не питаю ни ненависти, ни гнева.

Помпей повторил эти слова Цицерону и прибавил к ним свои личные гарантии. Цицерон решил, что он спасен, и с благодарностью отказался от легатства. Цезарь пожал плечами.

А Клодий в одно прекрасное утро действительно выдвинул против Цицерона обвинение. Цицерон без суда предал смерти Лентула и Цетега. Обвиненный Клодием, Цицерон не осмелился воззвать к Цезарю, который предупреждал его. Он бросился к Помпею, который все это время говорил, что бояться нечего.

Помпей потихоньку проводил свой медовый месяц в своей вилле на холме Альба. Ему доложили о приходе Цицерона. Завидев его, Помпей был очень смущен и спасся через потайную дверь; Цицерону показали весь дом, чтобы доказать, что Помпея там нет. Он понял, что погиб. Он вернулся в Рим, надел траурные одежды, отпустил волосы и бороду и стал обходить город, обращаясь к народу с мольбами о защите.

Со своей стороны Клодий, окруженный толпой своих сторонников, каждый день отправлялся навстречу Цицерону, потешаясь над переменами в его облике, в то время как его друзья примешивали к угрозам Клодия камни и грязь.

Между тем всадники оставались верны своему бывшему предводителю; все их сословие одновременно с ним облачилось в траур, и более пятнадцати тысяч молодых людей ходили за ним следом с растрепанными волосами, и просили за него народ.

Сенат сделал больше: он объявил о народном трауре, и повелел всем римским гражданам облачиться в черное. Но Клодий окружил сенат своими людьми. Тогда сенаторы бросились на улицу, раздирая на себе тоги и громко крича; к сожалению, ни эти крики, ни разорванные тоги не произвели большого впечатления. Отныне предстояла борьба, исход которой должно было решить железо.

– Останься, – говорил ему Лукулл, – я отвечаю тебе за успех.

– Уходи, – говорил Катон, – и народ, пресытившись яростью и бесчинствами Клодия, скоро пожалеет о тебе.

Цицерон совету Лукулла предпочел совет Катона. Он обладал гражданским мужеством, но был начисто лишен мужества военного.

Посреди ужасающей суматохи, царившей в городе, он взял статую Минервы, которую с особым благоговением хранил у себя дома, и отнес ее на Капитолий, где и установил ее с такой надписью:

Затем ночью он в сопровождении своих друзей покинул Рим и пересек Луканию. Его путь можно проследить по письмам: 3 апреля он пишет Аттику из страны брутиев; 8 апреля он пишет ему же с берегов Лукании; около 12 апреля, опять ему же, по пути в Брундизий; 18 числа того же месяца, опять ему, из окрестностей Тарента; 30 числа, своей жене, дочери и сыну, из Брундизия; наконец, 29 мая, Аттику, из Фессалоники.

Едва стало известно, что он бежал, Клодий добился решения о его ссылке, и издал указ, запрещающий любому гражданину давать ему воду и огонь или принимать его под своим кровом на расстоянии не менее чем пятьсот миль от границ Италии.

Всего двенадцать лет минуло с тех пор, как Цицерон горделиво восклицал: Оружие отступило перед тогой, а лавры сражений померкли перед трофеями слова!

И все-таки, славный победитель Катилины, не проклинай богов за это изгнание: твоим тяжелейшим несчастьем будет не ссылка, и твоим злейшим врагом будет не Клодий!

Глава 27

Цезарь во время всей этой свалки сохранял спокойствие. Он не становился открыто ни на сторону Клодия, ни на сторону Цицерона; он позволил событиям идти своим чередом.

Вот что он видел, окидывая взглядом Рим: город, погруженный в анархию; народ, не знающий, к кому примкнуть. Помпей имел громкую славу, но он был скорее аристократичен, чем популярен. Катон имел громкую репутацию, но он вызывал скорее восхищение, чем любовь; Красс имел большое состояние, но он вызывал скорее зависть, чем уважение; Клодий имел большую отвагу, но скорее блестящую, чем прочную; Цицерон истощился, Бибул истощился, Лукулл истощился; Катул умер. Что же до государственного корпуса, то там все было еще хуже. После оправдания Клодия сенат был унижен; после бегства Цицерона всадники были опозорены.

Он понял, что ему пришло время покинуть Рим.

Каких соперников он оставлял в Риме? Красса, Помпея и Клодия.

Еще был Катон; но Катон – это было имя, молва, ропот; это не было соперничество.

Красс ходатайствовал о войне с парфянами. Он должен был скоро получить разрешение на нее; тогда он отправлялся в шестидесятилетнем возрасте в далекую экспедицию к диким, свирепым, безжалостным народам; был очень большой шанс, что он не вернется оттуда.

Помпею было сорок восемь лет, у него была молодая жена и слабый желудок. Он начинал довольно плохо относиться к Клодию, который публично оскорблял его.

Клодий завладел тем красивым домом Цицерона, которым он попрекал его в сенате, и который стоил Цицерону три миллиона пятьсот тысяч сестерциев. Ему же он не стоил ничего; только труда занять его.

– Я построю красивый портик в Каринах, – говорил Клодий, – такой, чтобы он подходил к моему портику на холме Палатин.

Его портиком на холме Палатин был дом Цицерона; его портиком в Каринах должен был стать дом Помпея.

Клодию было тридцать лет, он имел очень скверную репутацию, а в дарованиях уступал Катилине. Он будет раздавлен Помпеем или, в случае особой удачи, одержит над ним верх. Если он будет раздавлен, Помпей наверняка потеряет при этом остатки своей популярности; если же он одержит верх, Клодий отнюдь не был врагом, который серьезно пугал Цезаря.

И между тем он понимал, что ему пришло время совершить что-нибудь значительное, что-нибудь такое, что закалило бы его, если можно так выразиться. Он не мог скрыть от себя, что до настоящего времени, – а ему уже было больше сорока, – он был всего лишь довольно заурядным демагогом, уступающем в дерзости Катилине, а в военной славе – Помпею и даже Лукуллу.

Его главное превосходство заключалось в том, что к тридцати годам он сумел наделать долгов на пятьдесят миллионов; но когда эти долги были розданы, его превосходство было потеряно.

Он был, это верно, величайшим распутником Рима, и все равно только после Клодия. А разве Цезарь не говорил, что предпочел бы быть первым в каком-нибудь глухом городишке, чем вторым в столице мира?

Его последние политические комбинации не увенчались успехом, и в результате он опять остался позади Клодия.

В тот день, когда Помпей, опьяненный своей первой брачной ночью, сделал так, что ему было поручено управление Трансальпинской Галлией и Иллирией с четырьмя легионами, даже среди народа возникло страшное сопротивление этому указу.

Оппозицию возглавил Катон.

Цезарь хотел подавить это сопротивление через его вождя; он велел арестовать Катона и препроводить его в тюрьму. Но это грубое решение имело столь малый успех, что Цезарь сам был вынужден отдать приказ одному из трибунов освободить Катона из рук своих ликторов.

В другой раз, когда стали вызывать тревогу выступления трибуна Куриона, сына Куриона-старшего, подговорили доносчика Веттия, и он публично обвинил Куриона, Паселла, Цепиона, Брута и Лентула, сына жреца, в намерении убить Помпея. Бибул якобы сам принес ему, Веттию, кинжал; – как будто в Риме было так трудно раздобыть кинжал, что Бибулу пришлось специально взять на себя эту заботу.

Веттия освистали и бросили в тюрьму. На следующий день его нашли там удавленным; это было настолько на руку Цезарю, что, по правде сказать, если бы его так часто не упрекали за его чрезмерную доброту, можно было подумать, что он имел какое-то отношение к этому самоубийству, которое случилось так кстати.