Цезарь, стр. 16

– Пусть вас не удивляет такая моя пристрастность к моему клиенту: просто-напросто, будучи Филиппом, я люблю Александра.

Мы упомянули о его воздержанности; приведем один пример. Он поправлялся после довольно тяжелой болезни, и ему предписали диету; когда он снова начал есть, врач велел приготовить ему жаркое из дрозда.

К несчастью, дрозды – перелетные птицы, и к тому времени сезон их пролета уже прошел; так что, хотя слуги Помпея обежали все рынки Рима, им не удалось найти ни одного.

– Я вижу, ты в затруднении, – сказал ему один из друзей; – но ты можешь послать за ними к Лукуллу, он кормит их круглый год.

– Нет, ни за что, – ответил Помпей; – я не хочу никакой услуги от этого человека.

– Но постой, – настаивал друг, – разве врач предписал тебе съесть непременно дрозда, а ни что иное?

– Послушай, – ответил Помпей, – неужели ты хочешь уверить меня, будто в приговоре Судьбы записано, что Помпей умрет, если Лукулл не будет таким гурманом, чтобы сохранить у себя в клетке несколько дроздов!

И он послал врача подальше! – Я думаю, примерно это означают три греческих слова: ??i ????? ???????

Мы упомянули, что он обладал большим красноречием. Докажем это.

После смерти Страбона ему пришлось опровергать обвинение в растрате, которое было выдвинуто против его отца, и в которое пытались втянуть и его; он защищался так ловко и так стойко, что претор Антистий, председательствовавший в суде, решил после этого отдать ему в жены свою дочь, и велел привести ее к нему в сопровождении их общих друзей. Помпей согласился.

Народ так быстро узнал об этой будущей помолвке, и она так пришлась ему по вкусу, что в тот момент, когда Помпей был оправдан, ожидавшая его толпа хором вскричала, словно повинуясь чьему-то приказу:

– К Таласию! к Таласию!

Что означали эти два слова, которые римляне обычно выкрикивали, когда желали счастливой свадьбы? Сейчас мы расскажем.

Они связаны с одним старым римским преданием, которое восходит к истории похищения сабинянок.

Когда произошло это великое событие, толкнувшее зарождающуюся империю Ромула на самый край гибели, некие простые пастухи и поденщики захватили юную сабинянку столь совершенной красоты, что они испугались, как бы им не пришлось на каждом шагу сражаться, чтобы сохранить ее; тогда им пришла в голову мысль отдать ее под защиту одного из самых уважаемых имен в молодом Риме; и они стали кричать на бегу: «К Таласию! к Таласию!»

Как будто бы, они похитили эту прекрасную сабинянку для Таласия. Под защитой этого имени они могли донести ее в целости и сохранности куда угодно; и юная сабинянка действительно стала женой Таласия, и поскольку их брак был очень счастливым, в Риме сохранился обычай кричать во время сколько-нибудь значительных свадеб эти слова, как пожелание счастья: «К Таласию! к Таласию!»

Помпей и в самом деле женился на Антистии. Но он не был так же счастлив в браке, как Таласий; потому что Сулла, как мы уже говорили, принудил его развестись с Антистией и жениться на Эмилии, дочери Метеллы и Скавра и невестке Суллы.

Этот приказ был еще тем более деспотичным из-за того, что Эмилия была замужем и беременна; для Помпея же было тем более позорно подчиниться этому приказу, что его тесть Антистий был только что убит в сенате под тем предлогом, что раз Помпей на стороне Суллы, то и он должен принадлежать к ней же, как тесть Помпея.

Вдобавок мать Антистии, увидев, что ее дочь отвергнута, не смогла вынести оскорбления, нанесенного ее семье Помпеем; она покончила с собой. Наконец, за этой смертью последовала смерть Эмилии, которая умерла при родах.

Но эта ужасная семейная трагедия, которая наделала бы столько шума в другое время, потонула в трагедии всего населения Рима. Она как раз разворачивалась тогда, и главные роли в ней играли Марий и Сулла.

Мы уже рассказывали, что Цезарь, оказавшись в подобном положении, предпочел принять на себя гнев Суллы, нежели подчиниться его приказу. Дух этих двоих людей во всей полноте проявился в этом различии: в аналогичных обстоятельствах один уступает, другой сопротивляется.

Теперь мы опять вернемся к Помпею; пусть нам простят, что мы так подробно рассказываем о нем; человек, который спорил с Цезарем за власть над миром, достоин того, чтобы мы занялись им подольше.

И потом, мы признаемся, что были бы очень горды, сделать для Античности то, что мы сделали для современных эпох; для истории греков и римлян – то, что мы сделали для истории Англии, Италии и Франции, то есть сделать ее доступной всем. А что для этого нужно? Сделать ее занимательной.

Когда нам показывают, какими были греки и римляне, нам показывают слишком много статуй и слишком мало людей. Мы сами люди; и мы, прежде всего, интересуемся существами, которые явственно принадлежат к человеческому роду. Ведь, распахнув тунику Алкивиада и тогу Цезаря, что увидим мы? Людей. И нужно распахнуть тунику и тогу; нужно, наконец, сделать то, к чему мы стремимся: показать этих героев и этих полубогов из школьного курса в домашнем платье.

Помните ли вы времена, когда нам говорили, что история так трудна для постижения потому, что она скучна? Конечно, она скучна у отца Даниеля, у Мезерэ, у Анкетила; но она занимательна в хрониках, в воспоминаниях, в легендах. Почему господин де Барант со своими «Герцогами Бургундскими» пользуется таким успехом? Потому что он одним из первых заменил стиль хроники стилем повести, или того, что тогда называли повестью.

Разве мы не больше рассказали читателю об эпохе Людовика XIII и Людовика XIV в «Трех мушкетерах», «Двадцать лет спустя» и «Виконте де Бражелоне», чем Левассер в своих двадцати или двадцати пяти томах?

Кто знает Левассера? Гийемо и Тешнер, потому что они продают его двадцать пять томов по двадцать пять франков, не публике, а тем, кто, подобно мне, вынужден их покупать.

Глава 13

Вернемся же к Помпею, который к двадцати четырем годам уже дважды овдовел, и которого Сулла только что приветствовал титулом imperator, признавая оказанные им услуги.

Встал, это вполне понятно; но обнажил голову! Признайтесь, читатели, что вам, всегда видевшим римлян с непокрытыми головами, это кажется труднообъяснимым.

Римляне, за неимением шляп, – которые они, впрочем, иногда использовали, о чем свидетельствует знаменитая шляпа, которую Красс давал поносить греку Александру, – так вот, римляне, за неимением шляп, покрывали голову полой своей тоги, и эта одежда, обычно белая, замечательно защищала их от лучей италийского солнца. И так же, как мы снимаем шляпу в знак почтения к людям, которых встречаем, так же и римляне снимали с головы край тоги и обнажали голову.

Несмотря на величайшую кротость Помпея, его обвиняли в двух или трех убийствах, на какие Цезарь, его соперник во всем, и особенно в добросердечии, был бы неспособен.

Карбон, как известно, был одним из соперников Суллы. Помпей разбил его и захватил в плен. Если бы он убил его в тот же момент, когда тот был схвачен, никто не сказал бы ни слова и, возможно, все даже нашли бы это вполне естественным; но он заставил привести его – человека, трижды удостоенного звания консула! – закованным в цепи; он судил его с высоты своего трона, под ропот и одобрительные возгласы толпы, и велел казнить, не дав ему иной отсрочки, как только чтобы справить естественные надобности.

Он сделал то же самое с Квинтом Валерием, выдающимся ученым, которого он схватил, заставил побеседовать с ним, а потом хладнокровно отправил на казнь, вытянув из него все, что он хотел знать. Что же до титула Великий, то его тоже дал ему Сулла, когда приветствовал его по возвращении из Африки, точно так же, как за четыре или пять лет до того он пожаловал ему титул imperator.

Помпей, надо отдать ему должное, поначалу побоялся присовокупить этот эпитет к своему имени. Поспешим оговориться, что причиной этого была отнюдь не его скромность, а боязнь задеть обидчивый народ Рима.