Стальной царь, стр. 23

– Это не отвечает существу нашего приказа, Костомаров.

– Но, ваше высокоблагородие, мы все воздухоплаватели. Мы…

– Мы – слуги Отечества, – отрезал капитан, – и Отечество требует, чтобы мы подвергли казаков бомбардировке, – он повернулся к нам спиной. – Высота шестьдесят метров, штурман!

– Есть шестьдесят метров, ваше высокоблагородие.

Ропот прекратился, когда капитан резко обернулся и гневно уставился на нас:

– По местам, господа!

Мы угрюмо делали то, что нам приказали. От мачт, лежавших под нами, поднялись еще три корабля. Два заняли позиции справа и слева от нас, ведущий – впереди. Над всей операцией тяжким грузом повисла похоронная атмосфера. Капитан отдавал приказы негромким бесцветным голосом.

Рация начала жужжать. Радист надел наушники.

– Флагман, ваше высокоблагородие, – доложил он. Капитан подошел к прибору и стал слушать. Один-два раза он кивнул и передал штурману новые приказы. Он выглядел почти веселым.

– Господа, – сказал он, – казаки уже перешли в наступление. Наша задача теперь состоит в том, чтобы разделить их.

Эта задача едва ли воодушевила нас; но все, что угодно, казалось нам лучше бомбежки лагеря. По крайней мере, цель наша была теперь подвижной.

Глава четвертая

Черные корабли

Я сильно сомневаюсь, Муркок, что когда-либо Вам доводилось переживать такое: смотреть на атаку казаков сверху с палубы высокотехнического воздушного крейсера.

Предводительствуемые флагманом адмирала Краснова, мы опускались все ниже и ниже навстречу земле, чтобы наши торпеды ударили по цели как можно точнее. Мы находились уже едва ли в пятнадцати метрах над землей, и перед нами поднималось облако черной пыли, в котором можно было различить очертания людей и лошадей. По крайней мере, это имело немного больше сходства с честным поединком.

Капитан Леонов, стоя на мостике, оценил обстановку и отдал приказ:

– Огонь!

Рычаг был нажат, из труб в носу гондолы со свистом вырвались торпеды и полетели в завывающую казачью орду. Торпеды производили пронзительный звук, как будто своими короткими крыльями рассекали воздух. Потом раздался низкий звук, когда они ударили в ряды казаков. Но хотя первый залп имел довольно смертоносные последствия, он ни в малейшем не затормозил яростной атаки.

Затем, когда всадники уже проскакали под нами, мы сбросили наши бомбы и тотчас поднялись вверх, чтобы затем снова спуститься и произвести второй залп торпед. Умелые руки штурмана повернули штурвал, и при быстром повороте корабль закряхтел. Никогда прежде я не летал на судне таких безупречных характеристик, и когда мы вершили свое кровавое дело, я молился о том, чтобы мне когда-нибудь предоставилась возможность получить настоящий пост на корабле такой маневренности. Когда мы снова снизились, казаки разделились, и поначалу это выглядело так, будто они были охвачены паникой. Затем мне стало ясно, что это тактический прием. Они стремились выйти из прямой линии огня, продемонстрировав при этом высший класс кавалерийской дисциплины. Теперь я начал понимать, что имел в виду Пильняк. Пораженный подобной ловкостью и мужеством, я чувствовал себя в той роли, которую вынужден был играть, еще отвратительнее.

Согласно приказу, полученному от флагмана по рации, мы сбросили остаток наших бомб и быстро поднялись вверх. Теперь мы получили полный обзор последствий своего нападения. Повсюду лежали мертвые и умирающие люди и кони. Земля была разрыта кратерами и усеяна красным месивом и разбитыми костями. Меня едва не стошнило.

У Пильняка слезы стояли в глазах.

– Этот «Старец», этот чокнутый расстрига Джугашвили! Он ответит за это! Никакой он не социалист. Он безумный нигилист, который играет жизнями бедных парней.

Слишком часто мы переносим свою вину на первого же подвернувшегося подонка. Однако должен признаться, что в отношении так называемого Стального Царя я был полностью согласен с Пильняком.

Но я желал себе, и уже не в первый раз, чтобы воздушные корабли никогда не были изобретены. Убойная сила этого оружия была пугающей.

Капитан Леонов стоял на мостике, бледный и молчаливый. Он отдал приказ по-русски, тихо и кратко. С кем бы из моих товарищей я ни встретился взглядом, постоянно складывалось впечатление, что во всех нас бродили одни и те же мысли. Случившееся может стать началом гражданской войны. А нет войны более страшной, чем гражданская; нет ничего, где была бы очевиднее бессмыслица убийства одними людьми других людей, своих братьев. По какой-то причине (или вовсе без всяких причин) я был избран судьбой вновь и вновь переживать отвратительные примеры безумных войн (а все войны кажутся мне безумными) и выслушивать от чрезвычайно разумных людей нелепейшие объяснения касательно необходимости массовых убийств. Я давным-давно устал от войн, Муркок. Если Вам я кажусь более миролюбивым и склонным к компромиссам, чем Вашему деду, так это потому, что я наконец понял, что не отдельные личности ответственны за войны – все мы как единое целое отвечаем за грехи человеческой жизни. И когда я это постиг, то научился вместе с тем известной терпимости по отношению к себе и другим, чем прежде никогда не обладал.

Нам не удалось остановить атаку казаков, хотя натиск ее ослаб. Когда мы вернулись к аэропарку, я узнал вторую часть нашего плана. В предместьях огромные транспорты высадили свой «груз».

Множество солдат выпрыгнули из большой гондолы на тонких крыльях.

Десантники опускались на землю, направляя свой полет шелковыми парусами. Оказавшись на земле, они складывали крылья в чехлы и направлялись к заранее приготовленным окопам. Затем на больших парашютах приземлились артиллерийские орудия. Они были установлены на подготовленных позициях. Когда казачьи сотни приблизились к предместьям, их внезапно встретила артиллерийская канонада. Я слышал треск винтовок и автоматов, гром гаубиц и больших орудий.

Пильняк сказал мне:

– Хотел бы я быть там, внизу, среди них.

Лично я хотел лишь одного: быть как можно дальше от Екатеринослава.

– Возглавляет ли Стальной Царь свои атаки? – спросил я. Вероятно, я отчаянно надеялся, что этот человек падет жертвой собственного безумия.

– Говорят, – Пильняк скроил гримасу. – Но кто может знать наверняка? Я предполагаю, что он уже довольно старый человек.

– Бог ты мой, и как это грузинский священнослужитель мог стать атаманом казаков? Для меня это загадка, – сказал я. – А вам это не кажется довольно-таки странным?

– Он жил здесь довольно много лет. Казак не принадлежит к какой-либо определенной расе или национальности. Своих предводителей, как я вам уже рассказывал, они избирают. Атаман должен обладать мужеством, быть сильной личностью. Кроме того, я предполагаю, Джугашвили сумел чрезвычайно удачно воззвать к гордости этого народа. Центральное правительство унизило казаков, которые хорошо знают, что без их поддержки революция бы провалилась. Исток демократической революции 1905 года там, где зарождались все наши восстания. Здесь, на юге, в пограничных областях (то есть на Украине). Революция могла выродиться в обычный мятеж с погромами и массовыми убийствами, но царское правительство скверно обращалось с казаками, в войне с Японией царь терпел сплошные неудачи, так что казаки встали на сторону социалистов и внесли свой вклад в созвание действенного парламента, нашей Думы, которая и свергла с престола царя Николая. Именно казаки возвысили Керенского, сделали его президентом. Именно казаки заменили царские портреты образом Керенского.

– Вы и ваши святые иконы… – начал я, но Пильняка уже было не остановить.

– Разумеется, казаки чувствуют себя глубоко униженными Керенским. Они привели его к власти и требовали себе независимости в качестве награды. А он предал их, посягнул на их свободы. Когда он в октябре 1905 года стоял перед Думой и казачьими ордами, он говорил о «вечной вольности» казаков. Теперь же он совершает в точности ту же ошибку, что и царь Николай, – и платит за это сполна.