Борьба за Дарданеллы, стр. 84

Кроме эпизодического обстрела, в турецких окопах не было заметно какой-либо активности, а с наступлением ночи на турок почти перестали обращать внимание. Всех больше беспокоила погода. К 20.00 барометр стал падать, а в девять, когда зашла ущербная луна, скорость ветра возросла до 35 миль в час. «Ривер-Клайд» держался достаточно устойчиво — все эти ночи солдаты проходили к лодкам под его защитой, — но шаткие причалы в бухте скрипели и стонали под ударами бурного моря. Скоро поднялась тревога. Оторвались два лихтера, и их бросило на хрупкие доски. Посадка на суда была остановлена, пока группы специалистов работали в черном ледяном море. Затем, когда сняли еще 3000 человек, один причал еще раз рухнул, и опять задержка на час.

К полуночи, когда последние войска стали покидать окопы, отправляясь в долгий путь к берегу, ветер начал усиливаться с каждой минутой, и при свете звезд на море не было ничего видно, кроме набегающих на берег волн. С линкора пустили две белые ракеты: сигнал того, что корабль атакован вражеской субмариной. А только что на борт корабля поднялось 2000 человек, и де Робек с Кейсом на «Четеме» ринулись к терпящему бедствие кораблю. Но оказалось, что ничего страшного не произошло — корабль просто наткнулся на какие-то обломки в воде.

Теперь все зависело от скорости, с которой будут эвакуированы последние солдаты. В 2.00 все еще оставалось 3200 человек. В течение следующего часа большинству из них удалось добраться до лодок, и оставалось всего лишь 200 человек, ожидавших посадки. И тут, однако, возникла критическая ситуация. Оказавшись под началом командира 13-й дивизии генерала Мода, настоявшего на том, что будет среди последних воинов, оставляющих позиции, эта группа проделала путь до пляжа Гулли (Гулли-бич), изолированного участка высадки на западном побережье, и там обнаружила, что лихтер, который должен был их забрать, сел на мель. К этому времени их окопы пустовали уже два с половиной часа, и было ясно, что солдатам нельзя оставаться на этом месте. Сохранялся один шанс: пройти еще две мили до «пляжа W» («W» бич) на оконечности полуострова в надежде, что они еще успеют застать там другое судно. Вскоре после 2.00 они отправились в путь и шли около десяти минут, когда генерал с ужасом обнаружил, что его чемодан остался на застрявшем лихтере. Он заявил, что никоим образом не бросит эту вещь, и поэтому, пока вся колонна продолжала движение, он с еще одним офицером вернулся на пляж Гулли. Здесь они забрали потерянный чемодан и, положив его на носилки с колесиками, отправились в обратный путь по пустынному берегу. А в это время остальная группа добралась до «пляжа W», где их ожидала последняя баржа. Но они понимали, что не могут отойти от берега, пока не вернется генерал. И это решение требовало определенного мужества, потому что ветер усилился почти до штормового, а основная гора боеприпасов, в которой уже был подожжен бикфордов шнур, должна была взорваться через полчаса [36]. Через двадцать минут капитан судна объявил, что больше ждать не может, так как через пять минут никакая посадка уже не будет возможна. И в этот момент из темноты появился генерал со своим спутником и подкатил свой чемодан по причалу.

Без пятнадцати четыре утра корабль отчалил от берега, а десять минут спустя со страшным грохотом взлетели на воздух оставленные на берегу боеприпасы. Солдаты и матросы последних судов, оглянувшись на берег, увидели, как в небо поднялись сотни красных ракет с Ачи-Баба и азиатских скал, и сразу же после этого на берегу стали рваться турецкие снаряды. Пламя в горящих остатках боеприпасов усилилось, и теперь все небо стало похоже на преждевременный рассвет. На берегу не осталось ни одного человека.

Это был фантастический, невероятный успех, победа в тот момент, когда почти не оставалось надежд. Генерал Монро и его начальник штаба, которые твердо настаивали на эвакуации, были удостоены наград.

Правда, не было учреждено никакой специальной медали для солдат, воевавших в Галлиполийской кампании.

Эпилог

Война больше не возвращалась на Галлиполи. Через короткое время после кампании большинство турецких солдат было переброшено на другие фронты, а через несколько лет с полей сражений были убраны почти все остатки — свидетельства боев. Сменявшие друг друга зимние штормы уничтожили то, что оставалось от причалов и дамб, а окопы на холмах обрушились сами по себе и утратили свои прежние очертания. Уже в 1918 году густые заросли верблюжьей колючки, дикого тимьяна, мирта покрыли изуродованную землю, где девять месяцев не было ничего, кроме пыли или грязи.

20 января 1918 года наконец появился «Гебен». Незадолго до рассвета он вышел из пролива вместе с «Бреслау» и направился через Эгейское море к Имбросу. Два года британская флотилия ждала этой возможности, но так случилось, что «Лорд Нельсон» и «Агамемнон» — два единственных корабля, способные потопить «Гебен», были в тот день вдали, в Салониках. И в бой пришлось вступить группе эсминцев и мониторов. У них было очень мало шансов. Монитор «Рэглан» и еще один британский корабль скоро пошли ко дну, и для германцев этот день был бы очень удачным, если бы они не наскочили на минное поле возле Имброса. «Бреслау» потонул мгновенно, а «Гебен» с пробоиной в борту дополз до Нэрроуз, где причалил к берегу. Его неоднократно атаковали с воздуха, но кораблю удалось отремонтироваться и добраться до Константинополя. Он все еще служит в турецком флоте под названием «Явуз».

Если бы война продолжалась до 1919 года, британский флот предпринял бы еще одну попытку прорваться через Дарданеллы. В 1918 году адмирал Вэмисс стал первым морским лордом, а Кейс командовал береговой охраной в Дувре. Они получили согласие кабинета на новое наступление и уже занялись комплектованием кораблей, как их предвосхитило перемирие. Оно было подписано с турками 30 октября 1918 года в гавани Мудрос через двенадцать дней после прекращения военных действий во Франции. Спустя две недели флотилия союзников — длинная серая вереница молчаливых кораблей — прошла Дарданеллы мимо молчаливо наблюдавших их турецких артиллеристов на утесах, и на берег были высажены оккупационные, войска.

Талаат и Энвер не стали дожидаться конца. Незадолго до перемирия они были изгнаны временным правительством, и, пока вся акватория в Константинополе в ожидании флота союзников была расцвечена греческими флагами, они бежали в Германию. Талаат устроился на жительство под другим именем в Берлине и оттуда в 1921 году отправил Обри Герберту письмо с предложением встретиться. Рандеву состоялось в Хамме в Германии, и Талаат выдвинул идею англо-турецкого альянса. Он соглашался, что совершал ошибки — что младотуркам никогда не надо было вступать в союз с германцами, — но это, заявлял он, все в прошлом, и с этим покончено. Важно то, что Британия, не сумев достичь соглашения с Мустафой Кемалем, теряла все, что завоевала в Турции.

Они долго беседовали, и Герберту не казалось, что Талаат, даже в этих обстоятельствах, когда его голос звучал в пустоте, выглядел абсурдно и даже чересчур патетично. Он похудел и был бледен, но сохранились проницательность, твердость и хитрость. Герберт ответил, что может лишь передать информацию в Форин Офис, и Талаат отбыл берлинским поездом.

Талаат ошибся в одном важном аспекте этого спора, потому что еще не было покончено с прошлым. Спустя несколько дней, идя по берлинской улице, он почувствовал, как кто-то похлопал его по плечу, и, обернувшись, он увидел бледное лицо молодого армянского студента. Этот юноша по имени Соломон Телрирян стал в тот миг апофеозом погубленной армянской нации. Ребенком он видел, как его отца раздели и убили турки, его мать и сестер погнали по дороге в Месопотамскую пустыню, а там конвоиры их изнасиловали и изрубили на куски. Кто-то подобрал его, потерявшего сознание, на дороге, и каким-то образом он добрался до Берлина через Россию. Там, как он рассказывал, ему было видение: его мать склонилась над ним и произнесла: «Ты знаешь, что Талаат здесь. Но ты, наверное, совсем бессердечный и не мой сын!» И вот на улице, на секунду взглянув в это гипсовое лицо, юноша выхватил из кармана револьвер и вышиб мозги из Талаата.