Ночной Орел (сб. ил. Л.Фалина), стр. 63
Сердце Кожина захлестнула горячая волна.
А Мишка как ни в чем не бывало подбежал к отцу и даже не заметил, насколько тот поражен и взволнован..
— Идем к маме, сынок!
— Зачем? Разве уже обедать? А я думал, мы еще погуляем с тобой, искупаемся!
— Потом, потом! Я ведь прямо со станции, надо же маме показаться. Пошли!
Он взял сына за руку и быстро повел по тропинке к даче. Миша бежал за отцом вприпрыжку и что-то весело рассказывал ему о своих мальчишеских делах. Но Кожин не слушал его, поглощенный собственными переживаниями.
Поднявшись на веранду, Иван крикнул:
— Ивета, где ты?
Она тотчас же вышла на зов, вытирая руки о передник.
— Приехал? Вот и хорошо. Здравствуй!.. Ну, как твое свидание с прошлым, Иван?
— Ивета!.. — Голос Кожина предательски дрогнул. — Ты знаешь, кто наш сын?
— А что такое? Опять натворил что-нибудь?
Ивета смотрела то на взволнованное лицо мужа, то на удивленную мордашку сына — босоногого, черноголового, чумазого.
— Наш сын, Ивета, наследник Ночного Орла! — торжественно заявил Кожин и тут же, не дожидаясь вопросов, рассказал о том, чему только что был свидетелем.
— Это правда, Миша? — почему-то побледнев, тихо спросила Ивета и опустилась на стул.
— Правда, мама… А что? Разве это плохо? — ничего не понимая, спросил мальчик.
— Что ты, что ты, это хорошо! Это очень хорошо! — пробормотала Ивета и обняла сына. — Орленок ты мой маленький! — воскликнула она и расплакалась.
Повести и рассказы
В ТЕМНОМ ГОРОДЕ
1
Это был самый мрачный период немецкой оккупации…
В первой половине января на Прагу обрушились все стихии сурового севера. Черепичные крыши скрылись под плотными пластами снега. По Вацлавской площади бушевали настоящие сибирские метели. На окнах блестели фантастические морозные узоры. Красавица Влтава оделась в ледяную броню.
Но пражане не испугались этого небывалого разгула зимы. Они мобилизовали все свои жиденькие макинтоши, плащи, накидки, свитеры и лишь быстрее сновали по своим делам лабиринтами узких улиц. Им было не до капризов зимы. Хмурую тревогу и настороженность вызвало на их осунувшихся лицах иное бедствие.
По оккупированной стране проходила волна жесточайшего террора.
Ежедневно на всех заборах, плакатных тумбах и стендах расклеивались новые объявления чрезвычайного имперского суда. Это были широкие листы дешевой бумаги кроваво-красного цвета. Черными буквами на них были отпечатаны (слева по-немецки, справа по-чешски) списки граждан протектората Чехия и Моравия, казненных за “измену великой Германской империи”.
Объявления висели всюду: рядом с афишами театров, рядом с рекламными плакатами торговых домов, рядом с напыщенными воззваниями марионеточного правительства протектората. Куда ни повернись, они везде бросались в глаза, кричали о крови, о новых тысячах жертв. Прохожие останавливались, торопливо просматривали списки, ища имена родственников и знакомых, и отходили, пряча лица в воротники то ли от холода, то ли от бессильной ненависти…
И только метель с грозным весельем носилась над городом, швыряла в зловещие листы пригоршни снега, срывала их и крутила по улицам…
Немецкие солдаты не прятались от холода. Они подставляли ветру багровые лица и презрительно поглядывали на горожан. Ходили они всегда целой ватагой, стуча коваными каблуками по промерзшим тротуарам, разговаривали громко, уверенно — хозяева!..
В середине января вдруг наступило резкое потепление. Снег растаял и растекся хлюпкой жижей. С крыш хлынула обильная капель. На улицах суматошно загомонили воробьи. Всюду блестели лужи, а в синем умытом небе радостно засверкало настоящее весеннее солнце.
Но оттепель не смягчила оккупантов. Они с прежним упорством и методичностью продолжали кровавое дело, не щадя ни стариков, ни женщин, ни детей. У них была цель: во что бы то ни стало слемить в порабощенном народе неукротимую волю к сопротивлению…
2
Пражское гестапо занимало дворец миллионера Петчека, в самом центре города. Почему это мрачное здание называлось дворцом, неизвестно. С виду оно, скорее, напоминало казарму или тюрьму. Тяжелое, из гигантских каменных глыб, с устрашающими чугунными решетками, оно как нельзя более соответствовало своему новому назначению. Пражане его называли коротко: “петчкарня”. О подземных казематах и пыточных камерах этой “петчкарни” ходили в народе самые ужасные слухи…
Штурмбанфюрер Кребс, начальник одного из отделов гестапо, внешностью своей далеко не отвечал идеалу арийской расы. Приземистый, с короткой шеей, он производил впечатление уверенного в своей мощи зверя. Его жесткие черные волосы торчали, как проволока. Челюсть казалась каменной. В запавших глазах светилась непреклонная воля. Взгляд его, казалось, проникал в самую душу.
Сознавая свое волевое превосходство, штурмбанфюрер никогда не кричал на подчиненных. Когда за час до обеда к нему явился руководитель оперативной группы его отдела шарфюрер Вурм и доложил, что арест инженера Яриша ни в коем случае нельзя откладывать до ночи, Кребс даже бровью не повел и не задал ни одного вопроса. Он лишь вперил в долговязого шарфюрера тяжелый взгляд, и тот немедленно принялся излагать причины:
— Только что звонили из “Юнкерса”, господин штурмбанфюрер. Начальник конструкторского бюро инженер Кляйнмихель сообщил, что у него есть все основания подозревать Яриша в съемке копий с секретных документов. Кляйнмихель очень взволнован. Он просит немедленно задержать Яриша. В противном случае он опасается, что преступник успеет вынести снятые копии за пределы завода или передать их своим сообщникам…
— Кляйнмихель осел, — в бешенстве проскрежетал Кребс. — Уже неделю назад ему было строго-настрого приказано не допускать Яриша к подлинным секретным документам. Нам нужен не один Яриш, а вся эта шайка грязных заговорщиков и шпионов…
— С вашего разрешения, господин штурмбанфюрер, я поставил инженеру Кляйнмихелю на вид это обстоятельство. Он путается в объяснениях, ссылается на срочные военные заказы и на перебои в работе бюро… Одним словом, он умоляет немедленно взять Яриша.
Кребс задумчиво уставился мимо шарфюрера на портрет Гитлера в позолоченной раме и сказал:
— Ну что ж, шарфюрер, придется имена сообщников вырывать из глотки этого Яриша… Кстати, вам известно, почему мы производим аресты преимущественно ночью?
— Так точно, господин штурмбанфюрер!
— Почему же мы так поступаем?
— По инструкции, господин штурмбанфюрер! Инструкция предписывает применять ночные аресты и облавы, чтобы, застать преступника врасплох, взять его с сообщниками или, во всяком случае, со всей его семьей!..
— Именно со всей семьей. Правильно… А что нам это дает?
Шарфюрер замялся, растерянно заморгал белесыми ресницами и еще сильнее выпятил грудь.
— Не знаете? — равнодушно спросил штурмбанфюрер. Он зевнул, затем внимательно осмотрел неподвижную фигуру подчиненного и тоном наставника произнес: — Зарубите себе на носу, молодой человек. Семья преступника — жена, дети, мать, отец и так далее — нам нужна не просто для полноты впечатления, а для того, чтобы быстрее провести дознание. Видя своих близких в смертельной опасности, преступник делается мягче воска и выдает с головой себя, своих сообщников, всю свою банду. Вот для чего мы берем семьи. Вам понятно, шарфюрер?
— Так точно, господин штурмбанфюрер, понятно! Кребс помолчал.
— Разрешение на немедленный арест инженера Яриша я вам даю, — проговорил он минуту спустя. — Но вы, шарфюрер, ручаетесь мне головой, что все члены семьи преступника будут взяты сегодня же. Вам ясен приказ?