Мое чужое лицо, стр. 64

— Тогда я исчезну.

— Нет. Тогда вы почувствуете каждое мгновение и сможете наслаждаться им в полной мере. А теперь идите.

Вера Франковна прикрыла дверь за гостьей и, мурлыча под нос переливистую мелодию, направилась поливать цветы.

Альбин вернулась в галерею, узнала у Натальи среднюю стоимость картин Лессерова и заплатила эту сумму, попросив добавить к деньгам букет цветов, когда они отошлют их хозяйке.

— Я смотрю, она вам понравилась? — поинтересовалась Наталья, приятно удивленная желанием покупательницы.

— Удивительная женщина, — кивнула Альбина. — вы оказались совершенно правы.

В этот вечер, уже в кровати, она закрыла глаза и прикоснулась к своим губам, пытаясь восстановить ощущение, подаренное её Лессеровой. Отстранившись от внешнего мира, она исследовала себя, как посторонний человек, пытаясь понять, что вызывает её тело в ласкающих её руках. И руки говорили ей, что ощущения эти отнюдь не так плохи, как она всегда думала, что тело её по-прежнему прекрасно, как и десять лет назад, когда она любила себя, что лицо её так же безупречно выложено, как и раньше, и волосы прохладны и шелковисты, как восточные ткани. Более того, она обнаружила, что умеет чувствовать прикосновения не менее остро, чем в юности, когда разум еще не поглотил истинное желание и страсть. А ведь эти ощущения уже, было, отошли в разряд давно забытых. Она даже смеялась над теми, кто привязывался к своим сексуальным наслаждениям и впадал в зависимость. Она любила говорить, что мужчинами легче управлять и получать все, что хочешь, когда самой от близости их тел практически ничего не надо. Но выражение это родилось только лишь потому, что тело её забыло истинное наслаждение за бесконечной чередой имитаций. Не говоря уж о том, что сердце с не меньшей готовностью забыло о способности любить. Возможно ли, что, открыв в себе возвращение одного, ты получаешь знак о возвращении и второго?

«Поднимите свои руки и извинитесь перед этими умнейшими частями тела за то, что вы не доверяете им, не любите их и не используете их» вспомнила она слова Веры Франковны. Она открыла глаза и поцеловала свои ладони.

Глава 23

Отец Альбины продолжал звонить время от времени, узнавая о состоянии дочери. Альбина исправно сообщала ему, что все так же, никаких изменений не наблюдается. Он никогда не настаивал на встрече с Альбиной, принимая все, как есть. Но однажды, когда он позвонил после некоторого перерыва, голос его звучал более взволнованным, чем раньше.

— Мне необходимо увидеться с ней, — сказал он.

— Вы же знаете, что это невозможно, — удивилась просьбе Альбина. — Она не хочет никого видеть.

— Но… это действительно необходимо, Катя. Ей надо сообщить кое-что.

— Скажите мне, я передам.

— Я … не могу. Надо ей сказать, объяснить. Так много надо объяснить. — казалось, он едва сдерживает слезы. Это было так непохоже на отца, что Альбина не на шутку встревожилась.

— Может вы записку напишите, а я передам? Я не могу организовать вам встречу без информации, ведь она спросит, в чем дело, понимаете?

Отец тяжело вздохнул.

— Хорошо. Я завезу вам записку.

Он приехал в тот же вечер, небритый, уставший, внезапно постаревший. Альбина едва сдержалась, чтобы не броситься ему на шею и спросить, что случилось. А случилось что-то страшное. Что-то, что потрясло отца до глубины души. Перевернуло его жизнь.

— Вы не хотите зайти и выпить чего-нибудь? — предложила она.

Он заколебался и Альбина буквально втащила его в квартиру, усадив в кресло. Налив коньяк, она вложила бокал ему в руки и заставила выпить, зная, что коньяк всегда приводил его в себя.

— Так что у вас случилось?

— Там.. там все написано. Вы передайте ей как можно скорее. Потом может быть поздно. Она должна успеть…

— Успеть что? Да объясните вы, наконец. Мне же легче будет ей передать вашу просьбу, если я буду знать.

Борис Дормич вдруг как-то обмяк, ссутулился, Альбина не узнавал в нем своего подтянутого, щеголеватого отца, всегда казавшегося моложе своих лет.

— Это касается её матери… Она больна.

Альбина моментально успокоилась. Если это касается матери, то ничего страшного. У Руны вечно проблемы и всегда мирового масштаба. Странно, что отец воспринимает это так близко к сердцу, ведь он уже давно привык к её спектаклям.

— Она очень больна, — продолжил он, поставив дрожащими руками бокал на стол. — Передайте это, пожалуйста, Альбине. Она должна знать.

— Хорошо. Я передам, но не уверена, что она согласится встретиться с ней. Ведь, вы уж извините, но, по словам Альбины, ваша супруга часто болела и раньше. И это никогда не оказывалось в итоге серьезным заболеванием.

— Нет, сейчас другое… На этот раз другое… Она умирает, понимаете? Умирает! Альбина должна с ней увидеться.

Она налила ему еще коньяку.

— Умирает? От чего?

— Рак. Метастазы. Обнаружили слишком поздно. Уже ничего нельзя сделать. Она умирает. Сказали, еще несколько недель и все… И её больше не будет.

Он уронил голову на руки и заплакал. Как ребенок, бессильный перед трагедией.

— Но… как же так? Ведь я же видела её недавно. Она же прекрасно выглядела. Разве так бывает? — растерянно бормотала Альбина. Рак… Умирает… Её мать, родная мать умирает.

— Она хочет увидеться с Альбиной перед смертью. Теперь вы понимаете? — поднял он голову. Глаза — полные отчаяния. Бездонного отчаяния.

Альбина молчала. Она не знала, что сказать. Мама умирает. И ничего нельзя сделать.

— Вы не знаете, наверное, но у них с Альбиной были очень сложные отношения. Там много чего было между ними, все так запутанно…

— Я знаю, — тихо ответила Альбина. Но он, казалось, её не слышал.

— Руна не всегда была справедлива к ней, но она и сама много страдала, эта её психическая болезнь… она душила её, мучила изнутри. А Альбина — она была так красива и удачлива, словно живой укор неполноценной увядающей Руне. Она не могла спокойно смотреть на это. Не могла видеть расцвет своей родной дочери на фоне собственного заката. Но это не от того, что она не любила её. Просто… та её болезнь… И я не всегда понимал её, не всегда поддерживал, как должен был. И вот теперь она умирает. Это… так ужасно.

— Ты … ты любил её?

Никто из них не заметил, что Альбина перешла на «ты».

— Да. Я любил её. Но только сейчас я это почувствовал так остро. Мы развалили нашу семью. Каждый постарался. И даже Альбина не приложила никаких усилий для сохранения отношений. Видите, она и сейчас предпочла нас не видеть. Нас, родителей! Но я не виню её, нет… Она имеет право не любить нас. Семья эгоистов, вот мы кто, если хотите знать. Но сейчас… Теперь все по другому. Руна умирает. Ей очень плохо. Она хочет видеть дочь. Она заслужила умереть в мире с собой. Она хочет видеть Альбину. Она хочет сказать ей лишь то, что всегда любила её, но не умела этого показать. Она только об этом и говорит сейчас все дни напролет. С утра до вечера. И даже по ночам, когда бредит. Только об этом и говорит… — он покачал головой. Это убивало еще больше, чем приближение смерти. Упущенные слова, возможности, чувства. Невозможность ничего вернуть и наверстать. — Ведь вы мне поможете?

В голосе его звенела такая надежда, словно эта последняя соломинка могла чем-то помочь им всем.

Альбина взяла его за руку.

— Где сейчас Руна?

— Дома. Теперь всегда дома.

— Поехали.

— Куда?

— К ней. К вам домой. Я хочу видеть её.

Отец позволил усадить себя в машину, как сомнамбула, не пытаясь даже вникнуть в смысл происходящего.

Руна лежала среди множества подушек, без привычного макияжа, сильно похудевшая и бледная. Даже не бледная, нет, а серая, как тень от прежней Руны Дормич, экстравагантной и яркой, жадно ищущей внимания каждое мгновение её жизни. Её волосы, всегда ухоженные и блестящие, сейчас лежали тусклыми прядями на подушке. Казалось, они первыми сдались смерти, пока другие органы еще слабо сопротивлялись.