Дети из камеры хранения, стр. 45

Несмотря на возражения матери, Нива поступила в миссионерский частный колледж для девочек, а после него — в университет. Во время одного студенческого праздника, на котором она продавала платья, к ней подошел высокий загорелый студент и сказал: «Вам, наверное, жарко. Может, выпьем содовой?» Она выпила с ним содовой и решила, что выйдет за него замуж, хотя даже не знала, как его зовут. В ту же ночь она отдалась ему. Нива очень хотелось замуж, но она ничего не сказала, а поступила более хитро. Во-первых, не позволила ему больше к себе притрагиваться. Во-вторых, то и дело упоминала о том, что получила швейцарскую премию haute couture, что ее будущему мужу не придется много работать, что ее семье принадлежит большая гостиница в Окаяме.

Хитрость удалась — через год они поженились.

Ее муж был хорошо сложен, но во всем остальном оказался самым заурядным хвастливым служащим. Нива совсем его не любила, просто он был первым мужчиной, который до нее дотронулся. Их супружеская жизнь не знала радостей, дни были похожи один на другой, зато Нива избавилась от своей давнишней мысли, что люди избегают к ней прикасаться. Ребенка Нива не хотела. Денег, чтобы открыть свое ателье, не было, поэтому она стала работать стилистом. Страстное желание шить платья для ангелов тоже исчезло.

Прошло десять лет, в течение которых Нива не понимала, живет она или нет. В ее груди обнаружили раковую опухоль и сказали, что грудь придется удалить. Нива плакала. Ей было грустно, но вдруг она почувствовала, что у нее появилась надежда: быть может, она сумеет развестись. Нива удивлялась самой себе. Отчего это мысль о том, что ей вырежут грудь и она расстанется с мужем, вызывает в ней предчувствие чего-то радостного?

Пока она лежала в больнице, подготовили документы на развод. Нива вновь вспомнила свою старую мысль. Вот так, на моей плоской груди теперь жуткие шрамы, плоти осталось совсем чуть-чуть, кто захочет ко мне прикоснуться? Наверняка никто. Но теперь эта мысль была ей не в тягость. «Никто больше не прикоснется», — решила она. И это было уже не навязчивой фантазией, а действительностью. Бояться же действительности не стоит, нужно просто принять ее, поплакать несколько дней и успокоиться.

Хаси рассек шрамы на груди Нива и извлек оттуда забытые воспоминания. И вновь появилась девочка, которая неподвижно сидела в номере гостиницы, пока мама ее рисовала. Когда по пути домой Хаси заснул мертвым сном на заднем сиденье такси, крепко сжимая руку Нива, она решила исполнить свое желание. Она привела его домой, раздела и облизала все его тело. В порыве страсти ей хотелось, чтобы он прикоснулся к ее груди. Хаси возбудился и открыл глаза. Она включила свет, показала ему грудь и невероятно серьезным голосом попросила: «Прошу тебя, дотронься!» Хаси ошеломленно огляделся по сторонам, взглянул на свой половой орган и на грудь Нива и внезапно с видимым удовольствием рассмеялся. «Некрасиво?» — сказала она со слезами, и тогда Хаси крепко ее обнял. Он нежно погладил ее плоскую грудь, скользнул по ней языком, слегка прикусил зубами, а затем вошел в Нива. «Нет, замечательно, так лучше всего», — сказал Хаси.

Когда было принято решение о том, что Нива становится менеджером Хаси, господин Д. с издевкой сказал ей: «Хорошо, что это оказалась ты — просто идеальный случай. Парень впервые переспал с женщиной, он ведь педик». Теперь Нива поняла, почему Хаси рассмеялся при виде ее плоской груди, но это ничуть ее не расстроило. Хаси был гомосексуалистом, ну и что? Секс с ним был превосходным. Хаси облизал все мое тело, в его языке и слюне исчезли мои «забытые воспоминания». Нива работала над сценическим костюмом Хаси, задумав сделать ему белый атласный блузон. Это будет наряд для ангела. Нива получила сразу два подарка и была счастлива. У нее появился ангел, которого она любила, и мечта — сшить для этого ангела наряд.

ГЛАВА 16

Хаси остановил такси и решил идти дальше пешком. Они договорились с Нива сходить поесть, до встречи еще час, а он забыл купить цветы. Нива любила орхидеи. Перед цветочным магазином стояла наряженная рождественская елка. В магазине было тепло и пахло влажной листвой. Продавец в расстегнутой на груди рубахе, из ворота которой торчали волосы на груди, и с бусами из слоновой кости приветствовал Хаси. Он подрезал стебель розы. Хаси выбрал пять белых орхидей, на зеленых листьях которых слегка проступал красный цвет.

Когда продавец заворачивал орхидеи в серебряную бумагу и завязывал ленточкой, в магазин вошел голубой в меховой шубе.

— Мне нужен большой букет королевских бугенвилий на ветках.

Продавец отложил орхидеи и обеими руками вытащил из стеклянного шкафа в глубине магазина огромный букет бугенвилий.

— Для чего вам эти цветы?

— Я выступаю в рождественском шоу, воткну в волосы и буду исполнять танец оленя.

— Осторожно, не трясите ветки, а то все цветы опадут.

Хаси впервые видел свежие цветы бугенвилии. Те, что он бережно хранил, были пожелтевшие и сухие.

— Интересно, а что значит «бугенвилия»? — прошептал Хаси.

Продавец со смехом покачал головой.

— Возможно, это значит — голубая меланхолия, — сказал гомосексуалист и подмигнул.

Хаси рассмеялся. Лепестки бугенвилии очень тонкие. Стоит чуть-чуть дунуть ветру, как они дрожат и опадают. Почему женщина, что бросила меня, осыпала ими камеру хранения? Писательница объясняла это тем, что бугенвилии были в то время самыми дорогими цветами. Голубой уронил на свою шубу из черно-бурой лисы несколько лепестков бугенвилии и прошел мимо Хаси.

Слепой старик с собакой-поводырем играл на скрипке. Должно быть, у него замерзли пальцы, с каждым порывом ветра он брал фальшивую ноту. Из пасти собаки шел белый пар. Какой-то подвыпивший прохожий сел перед собакой на корточки. Собутыльники отговаривали его, но он открыл коробочку с едой, достал оттуда суси и ткнул собаке и морду. Дворняга с вылезшей шерстью, почуяв запах рыбы, посмотрела на хозяина. Старик, не прекращая играть на скрипке, надтреснутым голосом спросил:

— Что вы хотите?

— Покормить ее тунцом, — сказал пьяный.

— Извините, она не ест сырого.

Пьяный схватил собаку за ошейник и попытался силой втолкнуть суси ей в пасть.

— Ешь! Это ведь тунец.

Собака поджала хвост, заскулила и убежала. Слепой стал извиняться, и по заказу пьяной компании сыграл Zigeunerweisen [11]. Пьяные остались довольны, забросали пустую банку для денег остатками суси и ушли. Старик сел на корточки, выгреб из банки рис и бросил его на землю.

В районе Роппонги на дороге сидели молодые нищие, они продавали бижутерию, свои картины и собрания стихов. Некоторые ели рождественские пироги, которые наверняка где-то подобрали. Скрюченная от холода девица с булавкой в щеке держала в руках плакат с надписью «Панки навсегда!». Булавка была ржавой. В темноте было плохо видно, но щека, скорее всего, гноилась. Время от времени девица вытаскивала тюбик с мазью и смазывала щеку. Засунув в рот кусок пирога, другая девица нюхала клей из полиэтиленового пакета. На земле сидел мужчина с разрисованным в цвета французского флага лицом, он выставил перед собой картинки с изображениями Кюпи [12]. На мужчине была футболка с надписью «Декабрь», на босых ногах — резиновые шлепанцы. Еще один мужчинa продавал бамбуковые трубки со стрелами. Он показывал, как ими стрелять. Вокруг собралась толпа. «Обладает невероятной убойной силой, с десяти метров пробивает толстый лист бумаги. Может убить человека», — было написано на плакате. Хаси смотрел на плакат, когда кто-то окликнул его по имени. Парень с короткой стрижкой и без передних зубов улыбался ему.

— Это я, — выдохнул парень.

Тацуо стоял рядом с девицей с булавкой и продавал сборник стихов под названием «Трупы пчел».

— Это не мои стихи, один старичок странный написал. Просто так мне отдал. А ты, Хаси, крутой стал.