Страна чудес без тормозов и Конец Света, стр. 76

— Это здесь.

На стенах спальни развешаны самые разные инструменты. В основном, струнные: мандолины, гитары, виолончели, небольшие арфы. Старые, словно скелеты доисторических животных. Струны проржавели, полопались, где-то их просто недостает. В этом Городе их даже не на что заменить. Некоторые инструменты я вижу впервые. Вот деревянная доска, похожая на стиральную, вся утыкана металлическими ноготками в один ряд. Я беру ее в руки и пробую с ней что-нибудь сделать, но почти никакого звука не выходит. Рядом висит несколько маленьких барабанов. И какие-то деревянные палочки; что из них можно извлечь — непонятно. Есть трубка, похожая на фагот, в которую надо дуть с одного конца, — такая мудреная, что мне с нею явно не справиться.

Пока я разглядываю инструменты, Смотритель присаживается на кровать. Покрывало и подушка очень свежие, постель аккуратно застелена.

— Нашли что-нибудь подходящее? — спрашивает он.

— Да как сказать... Все такое старое. Пробовать надо.

Он встает, подходит к двери, закрывает ее и возвращается. Окон в спальне нет, и потому шум ветра уже не мешает.

— Как вы думаете, зачем я все это собираю? — спрашивает Смотритель. — Никого в Городе они не нужны. Здесь никто не интересуется вещами. Конечно, самое необходимое есть у всех: кастрюли, ножи, одеяла, одежда... Выжить — и ладно. Больше им ничего не нужно. А я так не могу. Не знаю почему, но эти инструменты меня притягивают. Формой, изящной линией...

Он кладет одну руку на подушку, другую засовывает в карман.

— Поэтому, собственно, мне и нравится здесь, на станции, — продолжает он. — Все эти датчики, трансформаторы, турбина... Может, меня и направили сюда потому что во мне есть какая-то предрасположенность. А может, наоборот: пока я жил здесь один, у меня и появились такие склонности. Я здесь уже давно. Что со мной было раньше — совсем не помню. Вот и кажется иногда, что в Город я уже не вернусь. С таким настроем, как у меня, Город обратно не принимает...

Я снимаю со стены скрипку и перебираю оставшиеся две струны. Из-под пальцев вырываются сухие, короткие звуки.

— Откуда вы их берете? — спрашиваю я.

— О, из разных мест. Рассыльный приносит их мне отовсюду. Старые инструменты можно раскопать в кладовках и чуланах Жилых домов. Большую часть пустили на дрова, и теперь уж совсем немного осталось. Я прошу Рассыльного, он их разыскивает и приносит. Сам-то я не знаю, как ими пользоваться, — да и учиться, в общем, не собираюсь. Мне достаточно просто смотреть на них и любоваться. Не понимаю их смысла, но и бесполезными не считаю. Часто прихожу сюда, сажусь и смотрю... Думаете, странно?

— Инструменты — это красиво, — говорю я. — Ничего тут странного нет.

Между барабанами и виолончелью я замечаю небольшой аккордеон. Инструмент старинный, вместо клавиш — круглые кнопки. Кожаные складки совсем задубели и потрескались, но, похоже, он еще не совсем прохудился. Я закидываю лямки за плечи и растягиваю меха. Требуется гораздо больше сил, чем я думал, но если кнопки в порядке, инструментом вполне можно пользоваться. В аккордеоне вообще главное — чтобы воздух держал, а если не держит — починить достаточно просто.

— Можно, попробую? — спрашиваю я.

— Конечно-конечно, пожалуйста, — отвечает юноша. — Ведь он для того и сделан.

Я растягиваю меха вправо и влево и нажимаю кнопку за кнопкой. Некоторые издают совсем слабые звуки, но не фальшивят. Я снова прохожусь по всем кнопкам сверху донизу.

— Как интересно! — оживленно говорит юноша. — Будто звук меняет свой цвет.

— Разные кнопки вызывают разные волны звука, — говорю я. — Эти волны называются нотами, и все они разные. Какие-то ноты согласуются друг с другом, какие-то — нет.

— Я это плохо понимаю. Что значит — согласуются? Больше нуждаются друг в друге?

— Что-то вроде того, — говорю я.

Пробую взять несложный аккорд. Звучит не очень стройно, но, в общем, ухо не режет. И все-таки, как я ни стараюсь, никаких песен припомнить не могу. Только аккорды.

— Эти звуки согласуются?

— Да.

— Ничего не понимаю, — говорит он. — Но звучит удивительно. Первый раз в жизни такое слышу. Прямо не знаю, что и сказать. Это совсем не то, что шум ветра или пение птиц.

Он сидит, сложив руки на коленях, и переводит взгляд то на инструмент, то на мое лицо.

— Этот инструмент я вам дарю. Пользуйтесь им, сколько хотите. Такой вещи лучше быть у того, кто умеет с нею обращаться. А здесь она только пылится без дела, — произносит он и замолкает, прислушиваясь к шуму ветра. — Пойду еще раз проверю машину. Ее надо проверять каждые полчаса: крутится ли турбина как следует, все ли в порядке с генератором и так далее. Вы подождете меня?

Он уходит, я возвращаюсь с аккордеоном в гостиную. Библиотекарша наливает мне кофе.

— Это и есть инструмент?

— Один из них, — отвечаю я. — Инструменты бывают разные. Как и звуки, которые они издают.

— А это что? Кузнечные меха?

— Принцип тот же.

— А можно потрогать?

— Конечно, — говорю я и передаю ей аккордеон. Она берет его в руки, как беззащитного звереныша, и рассматривает со всех сторон.

— Какая чудна?я вещь! — Она как-то беспокойно улыбается. — Но все-таки здорово, что ты его нашел. Ты доволен?

— Да, мы не зря сюда пришли.

— Этот человек не смог до конца избавиться от тени, — тихонько говорит она. — У него еще осталась тень, хоть и совсем слабенькая. С такими в Лесу не живут. Но и в Город ему уже не вернуться. Бедняга...

— Думаешь, твоя мать тоже живет в Лесу?

— Может быть, — отвечает она. — А может, и нет. Просто... подумалось вдруг.

Юноша возвращается минут через десять. Я благодарю его за инструмент, достаю из саквояжа подарки и раскладываю перед ним на столе. Маленькие дорожные часы, шахматы и бензиновая зажигалка — находки из чемоданов в архиве Библиотеки.

— Это вам в благодарность за инструмент, — говорю я. — Уж примите, пожалуйста.

Юноша сначала отказывается, но потом принимает наши подарки. Долго разглядывает часы, потом зажигалку, а за ними и каждую шахматную фигурку.

— Вы знаете, как ими пользоваться? — спрашиваю я.

— Не беспокойтесь, — отвечает он. — Мне это не нужно. Смотреть на них — уже приятно. А со временем, глядишь, и пойму, что с ними делать. Чего-чего, а времени у меня здесь хоть отбавляй.

— Нам, пожалуй, пора, — говорю я.

— Вы торопитесь? — огорчается он.

— Хотелось бы вернуться в Город до темноты, вздремнуть — и на работу.

— Да, конечно, — кивает он. — Понимаю. Я бы проводил вас до выхода из Леса, но сами понимаете — служба. Далеко уходить не могу.

Мы втроем выходим из домика и прощаемся с ним во дворе.

— Заходите еще, — приглашает он. — Инструмент послушаем. Всегда буду рад.

— Спасибо, — говорю я.

Мы удаляемся от Электростанции, и гул постепенно слабеет, пока у самого выхода из Леса не пропадает совсем.

29

Чтобы не намочить вещи, мы завернули их в узлы из рубашек и закрепили на голове. Со стороны, наверное, выглядело забавно, но потешаться нам было некогда.

Еду, виски и бо?льшую часть снаряжения мы оставили Профессору, так что моя поклажа вышла не очень тяжелой. Только фонарик, свитер, кроссовки, кошелек, излучатель и нож . Ее узелок получился не больше моего.

— Будьте осторожны, — сказал Профессор. В тусклом луче фонарика он кажется гораздо старее. Кожа будто обвисла, волосы на голове торчали нелепыми кустиками, как сорняки на клумбе. Лицо покрылось коричневыми пятнами. Передо мною сидел усталый старик. Что ни говори, а даже гениальные ученые стареют и умирают, как все остальные.

— Прощайте, — сказал я ему.

В кромешном мраке я спустился по тросу до самой воды, посигналил фонариком, и толстушка спустилась за мной. Лезть в ледяную воду, когда вокруг хоть глаз выколи, хотелось меньше всего на свете. Но выбирать не приходилось. Я зашел в воду по колено, затем по плечи. Вода обжигала холодом, но опасности как будто не представляла. Вода как вода. Без каких-либо примесей и не гуще обычной. Вокруг висела тишина, как на дне колодца. Воздух, вода, чернильная тьма вокруг — все замерло. И только плеск наших рук по воде, усиленный в сотни раз, отдавался под невидимыми сводами странным эхом — словно чавкала гигантская рептилия. Уже в воде я вдруг вспомнил, что старик должен был «обезболить» мне рану.