Страна чудес без тормозов и Конец Света, стр. 100

Перед Сторожкой не видать ни души. Только две цепочки следов бегут по снегу в разные стороны. Одну оставил я сам, когда пришел сюда. Другую — Страж, когда уходил из дома. Рядом с его следами тянутся две колеи от телеги. Я взваливаю тень на спину. Она совсем исхудала и весит чуть не вдвое меньше прежнего, но даже такую поклажу без труда на себе не утащишь. Последнее время я так привык жить без тени, что сам не знаю, сколько выдержу.

— До Омута путь неблизкий, — говорю я. — Придется обогнуть Западный Холм, спуститься к Южному, а там сквозь заросли продираться.

— Думаешь, тебя на все это хватит?

— А куда деваться? — отвечаю я. — Не обратно же идти.

По заснеженной дороге я бреду на восток. Мне навстречу тянутся мои же следы. Как если бы нынешний «я» разминулся с собою прежним. Кроме этих следов да отпечатков звериных копыт, на снегу ничего нет. Я оборачиваюсь. Над Стеной поднимается пепельно-серый дым. Его мрачный отвесный столб напоминает огромную башню, вершина которой теряется в тучах. Столб очень плотный — значит, ночью замерзло особенно много зверей. Работы Стражу хватит надолго. Своей тихой, безропотной смертью звери спасли нас, до последней минуты оттягивая погоню.

Снег липнет к ботинкам и застывает тяжелыми комьями. Я жалею, что не подыскал себе ни снегоступов, ни лыж. Должно же быть что-то в городе, где идет такой сумасшедший снег. В чулане у Стража чего только нет... Но возвращаться к Сторожке поздно. Я уже добрался до Западного Моста. Поверну — потеряю кучу времени.

Ноги упорно мнут снег, тело разогревается, из-под шапки стекает пот.

— По таким следам нас вычислит кто угодно, — говорит моя тень, оглянувшись. Я представляю, как Страж несется за нами по снегу. Сущий дьявол. Здоровенный, не то что я. На спине никого не тащит. Да еще и на лыжах, скорее всего. Я должен уйти как можно дальше, пока он не вернулся домой. Иначе нам крышка.

Я припоминаю комнатку Библиотеки. Девушка сидит перед печкой и ждет меня. На столе дремлет аккордеон, в печке потрескивают угольки, над кофейником поднимается пар. Ее волосы у меня на щеке, ее пальцы у меня на плече...

Я не могу дать своей тени умереть. Страж не должен нас поймать. Если он снова запрет ее в погреб, ей точно конец... Выкарабкавшись из сугроба, я собираюсь с силами — и тащу свою тень по снегу все дальше, лишь иногда оглядываясь на пепельный дым.

Примерно на полпути мы встречаем несколько зверей. Не в силах найти хоть какой-нибудь корм, они скитаются по снегу, глядят грустно. Я тащусь мимо со своей ношей на загривке, и голубые глаза зверей долго смотрят нам вслед. Словно каждый зверь отлично понимает, куда и зачем мы идем.

Дорога заводит в гору — и у меня не хватает дыхания. Тень моя тяжелеет, а у меня все больше заплетаются ноги. Если вдуматься, с этим чтением снов я уже давно потерял форму. Пар от моего дыхания становится гуще, а перед глазами начинают выплясывать крохотные снежинки.

— Ты как? — беспокоится тень. — Может, передохнешь?

— Придется. Извини... Я за пять минут оклемаюсь.

— Чего извиняешься? Ты ж не виноват, что я идти не могу. Конечно, отдыхай, сколько нужно... Странно, да? Будто все беды на одного тебя навалились.

— Но это же мои беды, — говорю я. — Верно?

— Да, — отвечает тень. — Я тоже так думаю.

Я сваливаю тень на снег и опускаюсь рядом на корточки. Тело уже не чувствует холода. Ноги от паха до пят словно окаменели.

— Хотя, если честно, я тоже иногда сомневаюсь, — продолжает тень. — Не скажи я тебе ничего, помри тихонько — ты бы жил сейчас и горя не знал. Так или нет?

— Возможно, — киваю я.

— Значит, я тебе только мешаю?

— Но я все равно должен был это знать.

Тень кивает. И, подняв голову, всматривается в пепельный дым.

— Раз валит такими клубами, Страж там надолго застрял, — говорит она. — А мы уже скоро Холм обогнем. Дальше только заросли. Дойдем до них — и все. Там он нас уже не найдет.

Тень зачерпывает рыхлый снег, распахивает ладонь — и смотрит, как тот высыпается на землю.

— То, что в Городе должен быть выход, пришло ко мне по наитию. Но уже очень скоро появились доказательства. Подумай сам. Город совершенен. А значит, в нем возможно буквально все. Стало быть, это даже не совсем город, а какой-то саморазвивающийся организм. Он постоянно подкидывает тебе новые возможности, сам принимает новые формы — и так поддерживает свое совершенство. Если ты захочешь, чтобы из него был выход — он даст тебе выход. Понимаешь меня?

— Отлично понимаю, — говорю я. — Я это вчера заметил. Ну, что это — мир разных возможностей. Здесь есть все — и нет ничего...

Тень сидит на снегу и смотрит на меня. А потом несколько раз кивает. Снег густеет. Буран медленно наваливается на Городу.

— Так вот, — продолжает тень. — Когда мы поймем, что выход есть, останется только вычеркнуть все лишнее. Ворота в Стене вычеркиваем. Если выбираться там, Страж нас тут же схватит. Этот упырь каждый листик, каждую веточку у Ворот чует, как летучая мышь. Уж он-то знает — любой беглец первым делом о Воротах подумает. Значит, Ворота — не выход. Через Стену лезть бесполезно. Восточные Ворота тоже не вариант. Замурованы — та же Стена получается, а на входе Реки, под водой — железная решетка. Такая толстая, что и за сто лет не распилить. Остается только Омут. Уйти из Города можно только вместе с Рекой.

— Ты не ошибаешься?

— Сам посуди. Почему все остальные выходы или накрепко замурованы, или тщательно охраняются, — и только Омут совсем без присмотра? Ни ограды, ни стены. Почему, как ты думаешь? А потому, что страх держит человека лучше всяких стен. Преодолеешь страх — победишь Город.

— И когда это пришло тебе в голову?

— Когда Страж показал мне Реку. В тот единственный раз, когда довел меня аж до Западного Моста. Тогда-то у меня все и замкнулось. Сама по себе Река никакого зла не несет. Наоборот, вода в Реке — это энергия жизни. Нам нужно лишь отдаться ее течению. Только так мы сможем вырваться из Города и вернуться туда, где настоящая жизнь... Тебе сложно в это поверить?

— Почему же, — говорю я. — Я тебе верю. Я даже думаю, что эта Река и там течет. В том мире, который мы оставили. Он уже начинает понемногу возвращаться ко мне. Его воздух, сияние, звук... Я даже песню любимую вспомнил.

— Я не могу сказать, прекрасен тот мир или безобразен, — говорит моя тень. — Но он наш, мы должны в нем жить. Там — свое счастье и свое горе. Свои радости и свое дерьмо. Свое ни рыба ни мясо — и свое непонятно что. Ты там родился. Там тебе и умирать. А когда умрешь, я исчезну. И это — самое настоящее, что может с нами случиться.

— Да... — соглашаюсь я. — Пожалуй, ты прав.

Мы сидим с моей тенью на склоне и смотрим на Город. Но уже не можем разглядеть ни Часовой Башни, ни Реки, ни мостов, ни даже Стены и пепельно-серого дыма. Один гигантский снежный столп, соединивший небо и землю.

— Надо идти, — торопит меня тень. — В такую погоду Страж, чего доброго, закончит работу пораньше.

Я киваю, встаю и отряхиваю с шапки снег.

39

По дороге в парк я остановил машину у винной лавки и спросил, какого пива ей хочется.

— Все равно, — ответила она. — Лишь бы пенилось и на вкус было как пиво.

Определенно, наши представления тут совпали. Самое начало октября. Небо над головой — такое чистое, словно его только что спустили с конвейера. В такую погоду совершенно неважно, что пить. Лишь бы пенилось и на вкус было как пиво.

В итоге я купил шесть банок импортного. То ли потому, что денег еще оставалось до чертиков, то ли оттого, что золотые жестянки «Миллер Хай Лайф» очень гармонично поблескивали в лучах осеннего солнца. Дюк Эллингтон тоже отлично вписывался в ясное октябрьское утро. Хотя, конечно, Эллингтон со своим пианино вписался бы даже в новогоднюю ночь полярников на Южном полюсе.