Послемрак, стр. 18
Вывод один: все это – реальность. Хотя и не та, в которой Эри Асаи жила до сих пор. И в этой, другой реальности кто-то притащил ее сюда и запер. Одну в странном зале без выхода и без какого-либо мира за окнами.
«А может, я сошла с ума? – думает дальше Эри. – Может, я что-нибудь натворила, и меня посадили в психушку? Да нет, тоже глупости. Кто станет тащить в дурдом пациента вместе с его же кроватью? Да и на больничную палату этот зал не похож. Как, впрочем, и на тюремную камеру. Обычный огромный зал, вот и все…»
Она забирается обратно в постель. Гладит одеяло, ощупывает подушку. Самые обычные подушка и одеяло. Не символические, не абстрактные, совершенно реальные. Никаких ответов на вопросы не предлагают. Эри проводит пальцами по лицу. Ее руки опускаются ниже, ощупывают грудь под пижамой. Красивое лицо, полная высокая грудь. «Это я. Эти грудь и лицо – мои», – словно хочет сказать себе Эри. Но почему-то в том не уверена.
Тошнота прошла, но качает по-прежнему. Как будто из-под нее вдруг выдернули опору и она летит в какую-то пропасть. Будто в Эри не осталось внутренностей и она превратилась в полую куклу. Будто все, из чего она состояла, – ее органы, ее чувства, мысли, память и ощущения, – одно за другим ампутировал искусный хирург.
И Эри превратилась в Ничто. Теперь она – лишь емкость для заполнения чужой реальностью.
Отчаяние накрывает ее, как волна. «Нет! Хочу остаться собой!» – кричит она во весь голос. Но крики не слышны даже ей самой.
«Нужно еще раз заснуть, – решает она. – Вот было бы здорово заснуть покрепче – и проснуться в родном и привычном мире!» И впрямь, соглашаемся мы. Похоже, это единственный способ отсюда выбраться. По крайней мере, попробовать стоит. Но сон, которым она уснула в последний раз, по вызову не является. Да и проспала она слишком долго. Так долго и так глубоко, что ее прошлый мир уже затерялся где-то далеко позади.
Эри вертит в пальцах карандаш. В надежде, что он разбудит в ней хоть какие-то воспоминания. Но одинокий, забытый кем-то карандаш только сильнее подчеркивает ее одиночество. Она разжимает пальцы, карандаш летит на пол. Она сворачивается калачиком под одеялом и закрывает глаза.
«Никто не знает, где я, – думает она. – Это я поняла. Никто на свете не знает, что я здесь…»
Мы – знаем. Но показать ей этого не в состоянии.
Мы смотрим сверху на съежившуюся фигурку. Точка нашего зрения плавно поднимается выше. Мы прошиваем насквозь потолок, но продолжаем смотреть. Кровать со спящей Эри Асаи уменьшается с каждой секундой и наконец исчезает. Мы улетаем воображаемым затылком вверх все быстрее, и уже очень скоро выходим из земной стратосферы. Земля делается все меньше, затем исчезает и она. Наша точка зрения улетает назад в Пустоту с огромной скоростью, управлять которой уже никому не под силу.
И вот наконец мы снова в комнате Эри Асаи. В кровати никого нет. Телевизор включен. На экране мельтешит черно-белая песчаная буря. В динамиках – назойливый шум помех. Мы рассеянно смотрим на эту бурю. В комнате постепенно темнеет. Экран гаснет, и черная мгла затапливает все вокруг.
11
Мари и Такахаси сидят на скамейке в парке. Парк совсем крошечный – узкая полоска деревьев посреди мегаполиса. За деревьями громоздятся старые многоэтажки. В углу парка – детская площадка: две пары качелей, колонка с питьевой водой, яркие ртутные фонари. Над скамейкой чернеют широкие кроны деревьев. Вдоль дорожки тянутся кусты. Палые листья усеяли землю вокруг и сухо шуршат при ходьбе. Четыре утра. Кроме этой парочки, в парке нет ни души. Серп луны поблескивает острым лезвием в осенней ночи. Мари держит на коленях белого котенка и кормит его сэндвичем с бумажной салфетки. Котенок жадно ест, а Мари гладит его по спине. Еще семь или восемь кошек наблюдают за ними издалека.
– Когда я в «Альфавиле» работал, приходил сюда часто, – говорит Такахаси. – В перерывах. Принесешь им чего-нибудь вкусненького – они себя погладить дают. Теперь-то я квартиру снимаю, хозяева кошку держать не дают. А погладить иногда хочется. Уж очень привык.
– Когда жил с родителями?
– Ну да. Братьев-сестер у меня не было. Вот я все Детство с кошками прожил…
– А собак не любишь?
– Собак тоже люблю. Сам троих вырастил. Но кошек все-таки больше. Они мне по характеру подходят.
– А у меня ни кошки, ни собаки не было никогда, – признается Мари. – У сестры аллергия на шерсть. Как начнет чихать – не остановишь…
– Серьезно?
– Ага. У нее с детства была аллергия на все что угодно. На кедровую пыльцу, на свинину, на скумбрию, на креветки, на свежую краску… Ну и еще много на что.
– На свежую краску? – Такахаси озадаченно морщит лоб. – Никогда о такой аллергии не слышал.
– Ну вот, есть и такая. Очень противная, кстати.
– А какие симптомы?
– Сыпь по всему телу, и дышать трудно. Чтобы не задохнуться, срочно в больницу бежит.
– Что – всякий раз, как унюхает свежую краску?
– Ну, не всякий… Изредка.
– Даже изредка – ужасно, наверное.
Мари молча гладит котенка.
– А у тебя какая? – спрашивает Такахаси.
– Аллергия?
– Ага.
– У меня ничего такого нет, – пожимает плечами Мари. – Даже не болела серьезно ни разу. Так у нас в семье и повелось. Старшая сестра – хрупкая Белоснежка, а младшая – здоровая Горная Козочка…
– И все потому, что две Белоснежки в одном доме не нужны?
Мари кивает.
– Зато горных козочек выращивать куда приятнее. И от свежей краски голова не болит.
Мари укоризненно смотрит на него:
– Можно подумать, проблема только в этом.
– Конечно, не только в этом, – кивает Такахаси. – Я понимаю… Ты, кстати, еще не мерзнешь?
– Да нет, все в порядке.
Мари отламывает от сэндвича еще кусок. Оголодавший котенок снова набрасывается на еду.
Такахаси долго колеблется, не зная, стоит ли начинать новую тему. Но в итоге решается.
– На самом деле однажды мне довелось поговорить с твоей сестрой. Всего однажды. Но очень серьезно и долго.
Мари поднимает голову и пристально глядит на него:
– Когда это было?
– В этом году, в апреле. Я искал один диск, ближе к вечеру решил заскочить в «Тауэр Рекордз». И у входа столкнулся с Эри Асаи. Я был один, она тоже. Ну, привет-привет, разговорились… Стояли болтали, стоять надоело – зашли в ближайшее кафе. Первые полчаса языками чесали о том, о сем. Все-таки не каждый день на улице одноклассника встретишь. Кто чем занимается, кто куда делся и все такое… А потом она сама предложила: пойдем, говорит, чего-нибудь выпьем. И уже в баре переключилась на очень личные вещи. В общем, как бы сказать… Похоже, у нее скопилось много проблем.
– Очень личных?
– Ну да…
Мари не понимает:
– Странно. Но почему она заговорила о них с тобой? Вы ведь и не дружили никогда, и характеры у вас совершенно разные…
– Друзьями не были, это точно. Два года назад, в бассейне, впервые о чем-то вообще поболтали. Я даже сомневаюсь, что она помнит, как меня зовут…
Ничего не говоря, Мари гладит котенка на коленях.
– Просто именно тогда, в тот вечер, ей захотелось хоть с кем-нибудь поговорить, – продолжает Такахаси. – Наверное, для таких разговоров больше подходят закадычные подруги. Но, может, у нее нет подруг, которым бы она такое доверила. Вот и выбрала меня, раз уж я подвернулся. Хотя мог бы подвернуться и кто-нибудь другой.
– И все-таки – почему именно ты? Насколько я знаю, с парнями у нее никогда комплексов не было.
– Да уж… Комплексов я у нее не заметил.
– Тем не менее она вывалила «очень личный» разговор на тебя, хотя вы даже не дружили? С чего бы?
– Кто ее знает… – Такахаси задумывается. – Может, потому что я – безопасный?
– Безопасный?
– Ну, перед которым не страшно секреты выбалтывать.
– В каком смысле – не страшно?