Подземка, стр. 110

Я решил, что настало время вернуться в Японию и попытаться написать солидное произведение, но в отличной от романа форме, которое способствовало бы еще более глубокому пониманию Японии. Таким путем я, вероятно, смогу найти в себе новый метод и новую отправную точку для своего творчества.

Но что я должен сделать, чтобы еще лучше понять Японию? В основном я представлял себе, по какому пути мне надо идти. Прежде всего, избавившись от эмоциональной основы восприятия событий, я хотел глубже узнать японское общество, познать суть сознания японцев. Кто мы вообще такие, куда идем?

Однако что конкретно для этого надо было сделать, я пока не видел. Какие действия предпринять? И вот в таком окутанном туманом сознании я провел свой последний год за границей. Как раз в это время Японию постигли две ужасные катастрофы, которые потрясли весь мир: землетрясение в Кобэ и зариновая атака в метро.

Забегая вперед, можно сказать, что длительный сбор материалов об инциденте с зарином явился для меня одним из путей более глубокого постижения Японии. В этот период я встречался со многими японцами, слушал их рассказы и в результате смог понять, как отразилась на Японии такая катастрофическая встряска системы. С позиций сегодняшнего дня я должен признать, что в этом расследовании был заинтересован и я как писатель — в расчете использовать его результаты и в своих возможных целях. Не признавать этого было бы лицемерием.

Однако в ходе расследования мои расчеты один за другим терпели крах. Непосредственно встречаясь с пострадавшими и слушая, через какие страдания они прошли, я все больше убеждался, что с этим нельзя шутить. Я думаю, это понятно, если прочесть собранные здесь свидетельские показания. Эта трагедия имеет более глубокие и разнообразные стороны, чем я себе раньше мог представить, и я понял, насколько мало я знал о том, что в действительности произошло в тот день в метро.

Я постепенно пришел к убеждению, что эта книга должна быть написана не ради меня, а ради чего-то другого, и должна иметь хоть какую-нибудь ценность. Если бы меня спросили: «А вы подумали о своей позиции? » — я бы ответил только: «Да, подумал». Откровенно говоря, ближе, чем «подумал», стоит выражение «среагировал». Это естественное веление души, которое выше разума, добра и зла.

Откуда пришла это естественная реакция? Ее источником стали рассказы людей (несомненно, рассказы «нашей стороны»). Я как писатель получил из этих рассказов глубокие знания, и в каком-то смысле был ими исцелен.

Вскоре я перестал судить о том, что правильно, а что нет, что нормально, а что безумно, кто несет ответственность, а кто нет. Я чувствовал, что этот вопрос при сборе материалов уже не столь важен. По крайне мере, окончательный вывод буду делать не я. От этого мне стало легче. Сняв груз с плеч, я стал воспринимать рассказы людей в том виде, как они есть. И вот так, стараясь изо всех сил, я нанизываю одну повесть на другую, как паук плетет свою паутину. В темном углу безымянный паук…

После интервью с семьей Эйдзи Вада, который скончался на станции Кодэмматё, и Сидзуко Акаси [111], которая потеряла память и способность говорить и по-прежнему в больнице, я вынужден был еще раз серьезно пересмотреть ценность моих слов. Могут ли мои слова передать читателям то, что испытывают эти люди, — страх, отчаяние, страдание, ненависть, одиночество, растерянность, надежду?.. После каждого интервью я часами и днями думал об этом.

Я опасаюсь, что во время интервью я по неосмотрительности ранил нескольких людей. Это произошло в одном случае из-за моей невнимательности, в другом — из-за незнания, в третьем — просто из-за недостатка в моем характере. К тому же я не могу похвастаться, что умею хорошо вести беседу, и бывали случаи, когда я не мог правильно передать словами свои мысли. Я бы хотел здесь принести извинения всем, кому я ненароком в какой бы то ни было форме нанес обиду.

До сих пор я не считал себя надменным человеком, хоть и мог проявлять напористость и своенравие. Однако я должен бы отчетливее сознавать, что поставлен в такое положение, где независимо от того, хочу я этого или нет, могло присутствовать свойственное этому положению высокомерие. Поэтому сейчас я признаю свои ошибки.

Это верно — с точки зрения пострадавших, получивших серьезные травмы в зариновом инциденте, я, автор этой книги, пришел из «зоны безопасности» и в любой момент могу туда вернуться. Поэтому они сомневаются, что такой человек способен глубоко понять то, что они пережили. Но тут уж ничего не поделаешь. Можно сказать, что это отчасти так и есть. Однако если взаимный диалог на этом оборвется, мы так никуда и не придем. Дальше останется только догма.

Но если это так (и это признается обеими сторонами), то я думаю, что необходимо решительно преодолевать подобные настроения, избегать обострения спора, ибо существует путь к всестороннему разрешению этих разногласий.

6

Мы оказались перед лицом сокрушительного насилия

Землетрясение в Кобэ и инцидент с зарином в метро, которые произошли соответственно в январе и марте 1995 года, вошли в историю послевоенной Японии как две самые тяжелые трагедии. Не будет преувеличением сказать, что сознание японцев претерпело значительные перемены после этих событий. Они, вероятно, останутся в нашей психике как крупная веха, которую невозможно игнорировать.

Землетрясение в Кобэ и инцидент в токийском метро произошли одно за другим, и это — совпадение, однако слишком пугающее. Это произошло в тот период, когда лопнула экономика «мыльного пузыря» и возникли прорехи в экономической структуре, когда закончилась «холодная война», и глобальный уровень цен стал испытывать колебания, и, наконец, когда сама основа японского государства стала подвергаться критике.

Эти два события объединяет их потрясающая насильственность. Разумеется, конкретное содержание насильственных действиях в обоих событиях различно. Одно представляет собой неотвратимое стихийное бедствие, другое — преступление, которое нельзя назвать неотвратимым. Я хорошо понимаю, что было бы неверно сводить насильственные действия в этих случаях к одному знаменателю.

Однако с точки зрения пострадавших внезапность и несправедливость насильственных действий, как при землетрясении, так и при зариновой атаке имеют поразительное сходство. Хотя насилие в обоих случаях по своему происхождению и содержанию отличается, но по своим шокирующим последствиям оно имеет много общего.

Многие пострадавшие говорят: «Я глубоко ненавижу „Аум Синрикё“». Однако эти люди, хоть и говорят о своей ненависти к «Аум», не знают, куда в реальности ее направить и потому остаются в нерешительности. Короче говоря, они не знают, против кого направить свой гнев и ненависть, не знают то место, где их чувства могут реализоваться. И причина в том, что они до сих пор не могут понять точного происхождения этого насилия. В этом смысле неведение делает зариновый инцидент и землетрясение в Кобэ похожими друг на друга.

В зависимости от точки зрения эти два события могут рассматриваться как две стороны одного крупного акта насилия, направленного против Японии.

И оба они, приняв форму кошмарного взрыва, обрушились на нас изнутри — буквально из-под наших ног — и одновременно до ужаса четко обнажили противоречия и слабости, таящиеся в нашей социальной системе. Наше общество в реальной действительности показало себя слишком бессильным и беззащитным против внезапно налетевшего свирепого насилия. Мы не смогли предсказать его приход, не смогли заранее к нему подготовиться, равно, как и не смогли умело и эффективно противостоять ему, когда оно обрушилось на нас. Совершенно явно «наша сторона» проиграла.

Иными словами, сила нашего воображения = повесть, которой мы владеем в обычное время (или думаем, что владеем) не смогли выдвинуть набор общих ценностей, который мог бы эффективно противостоять обрушившемуся на нас свирепому насилию. Это не произошло тогда, и, судя по всему, положение не улучшилось и сейчас, спустя два года.