Кафка на пляже, стр. 53
Осима молчал.
– Отец сказал: «От судьбы не убежишь, как ни старайся». Это пророчество у меня в генах заложено, как мина замедленного действия. И тут ничего не изменить. Я убью отца и буду жить с матерью.
Молчал Осима долго. Было ощущение, что он хочет тщательно проверить каждое мое слово, найти в них то, за что можно ухватиться.
– Зачем ему это понадобилось? Все эти ужасные предсказания?
– Не знаю. Отец ничего не объяснял, – покачал я головой. – Может, хотел отомстить матери и сестре, которые его бросили. Наказать их через меня.
– При этом нанося тебе такую рану?..
Я кивнул:
– Видно, я для него – не более чем одна из скульптур. Он думал, что может делать со мной что угодно. Разбить, сломать…
– Если он действительно так считал, то это извращение какое-то, – заметил Осима.
– Там, где я рос, все было так искажено, деформировано, что прямое казалось кривым. Я давно это понял. Но деваться было некуда – ребенок все-таки.
– Я видел работы твоего отца. Несколько раз. Выдающийся скульптор. Талантливый. Оригинальный, агрессивный, ни перед кем не заискивающий, мощный. Настоящий мастер.
– Может, и так. Однако, Осима-сан, выжав из себя все, ему надо было сеять, расшвыривать вокруг накопившие отраву остатки. От него всем окружающим доставалось. Всех мазал грязью, всем вредил. Намеренно или нет – не знаю. Не исключено, что он просто не мог иначе. Может, он таким родился. Но как бы то ни было, мне кажется, что отец в этом смысле был связан с чем-то особенным. Понимаете, что я хочу сказать?
– По-моему, да. С чем-то, что лежит за гранью добра и зла. Может быть, это можно назвать источником силы.
– Значит, во мне половина этих отцовских генов. Наверное, поэтому мать меня и оставила. Я родился из этого зловещего источника. Вот она и бросила грязного урода.
Осима легонько барабанил по виску пальцем, что-то обдумывая. Затем прищурился и посмотрел на меня.
– А может такое быть, что не он твой отец, а кто-нибудь другой? В биологическом смысле, я имею в виду.
Я покачал головой:
– Несколько лет назад нас в больнице проверяли. Обоих. Сделали генетический анализ крови. Так что ошибки быть не может. Биологически мы – отец и сын. На сто процентов. Он мне справку с результатами анализа показывал.
– Все продумал.
– Отец мне объяснил, что я – его творение. Это все равно что личная подпись.
Осима снова принялся постукивать пальцем по виску.
– Но пророчество твоего отца не сбывается. Отца-то не ты убил. Ты в это время был в Такамацу. А убийство произошло в Токио, и совершил его кто-то другой. Так ведь получается?
Не говоря ни слова, я вытянул руки и посмотрел на них. Руки в ночном мраке, обагренные страшной, черной, как чернила, кровью…
– По правде сказать, я не так уж в этом уверен, – сказал я и открыл все Осиме. Рассказал, как, возвращаясь в тот вечер из библиотеки, на несколько часов потерял сознание и, очнувшись в рощице при храме, увидел на своей рубашке кровь. Как смывал ее в туалете. Как напрочь не помнил, что происходило со мной последние несколько часов. Как переночевал у Сакуры, я решил пропустить – история и без того получилась длинная. Осима изредка перебивал меня вопросами, уточнял кое-что, раскладывая все по полочкам в голове, но своего мнения не высказывал.
– Где я перепачкался в крови? Чья это была кровь? Понятия не имею. Ничего не могу вспомнить, – говорил я. – Знаете, метафора это или нет, но у меня такое ощущение, будто это я отца убил. Вот этими самыми руками. Правда, в тот день в Токио я не возвращался. Вы правильно говорите, Осима-сан. Я все время был в Такамацу. Это факт. Но ведь «ответственность начинается во сне». Не так ли?
– Йейтс, – сказал Осима.
– Может, я его как-нибудь во сне убил. Перенесся во сне и убил.
– Это ты так считаешь. Возможно, для тебя это так и есть, в некотором смысле. Но полиция – да и кто бы то ни было другой – до ответственности, которая выражается в стихотворной форме, докапываться не станет. Ни один человек не может находиться одновременно в двух местах. Это Эйнштейн научным путем доказал, и общепризнано с точки зрения закона.
– Я же не о науке и не о законах сейчас говорю.
– То, о чем ты говоришь, – всего-навсего догадки. Довольно смелая сюрреалистическая гипотеза. Прямо научно-фантастический роман.
– Разумеется, только гипотеза. Я понимаю. Никто этим глупым россказням, думаю, не поверит. Но без опровержения гипотез не может быть научного прогресса… Отец всегда так говорил. Гипотеза – это пища для ума. Он все время это повторял. А я своей гипотезе ни одного опровержения пока придумать не могу.
Осима молчал.
Я тоже не знал, что сказать.
– Вот, значит, почему ты до самого Сикоку бежал… Спасался от отцовского проклятия.
Я кивнул и показал на сложенную газету.
– Похоже, так и не убежал.
Мне кажется, на расстояние особо надеяться не следует, говорил Ворона.
– Тебе действительно нужно убежище, – сказал Осима. – Больше пока я ничего не могу сказать.
Я вдруг понял, что страшно устал. Тело вдруг отяжелело, ноги превратились в ватные. Я оперся на руку сидевшего рядом Осимы. Он обнял меня, и я прижался лицом к его впалой груди.
– Осима-сан! Я не хочу… Я не хотел убивать отца. Не хочу жить с матерью и сестрой.
– Конечно, – сказал он и провел рукой по моим коротким волосам. – Конечно, конечно. Это невозможно.
– Даже во сне…
– И в метафорах тоже. И в аллегориях, и в аналогиях… Если не возражаешь, я сегодня с тобой переночую, – немного погодя, предложил Осима. – Вот тут, на стуле, посплю.
Но я отказался. Сказал, что мне, наверное, лучше побыть одному.
Осима откинул упавшую на лоб челку и после некоторых колебаний вымолвил:
– Да я дефективный. Никчемный гей женского пола, и если тебя это волнует…
– Да нет, – сказал я. – Не в этом дело. Просто мне хочется сегодня вечером подумать как следует. Так много всего сразу… Только и всего.
Осима написал на листке из блокнота номер телефона.
– Если ночью захочется поговорить с кем-нибудь, звони. Не стесняйся. Я глубоко не засыпаю.
– Спасибо, – поблагодарил я.
В ту ночь я увидел призрака.
Глава 22
Грузовик, на котором ехал Наката, прибыл в Кобэ в шестом часу утра. Уже рассвело, но попытка разгрузиться оказалась неудачной – склад был еще закрыт. Они остановились на широкой улице недалеко от порта и решили подремать. Парень завалился на спальном месте, устроенном за сиденьем водителя, и жизнерадостно захрапел. От его храпа Наката то и дело просыпался, но тут же снова погружался в сладкий сон. Бессонница относилась к числу тех явлений, с которыми он знаком не был.
Парень проснулся ближе к восьми, зевая во весь рот.
– Ну что, дедуля? Живот, небось, подвело? – проговорил он, глядя в зеркало заднего вида и обрабатывая отросшую щетину электробритвой.
– Да. Наката немного проголодался.
– Тогда давай где-нибудь заправимся.
Почти всю дорогу от Фудзикавы до Кобэ Наката спал. Парень вел машину, почти не раскрывая рта и слушая ночное радио. Иногда напевал в такт. Все мелодии были Накате незнакомы. Песни вроде на японском, но о чем в них речь, он почти не понимал. Лишь иногда улавливал отдельные обрывки слов. Наката достал из сумки шоколад и нигири, которые ему накануне дали в Синдзюку девушки, и поделился с парнем.
Всю дорогу парень курил одну сигарету за другой – как он говорил, чтобы не задремать за рулем, – и когда они доехали до Кобэ, одежда Накаты насквозь пропиталась табачным дымом.
Не выпуская из рук сумки и зонтика, Наката выбрался из кабины.
– Чего ты эту тяжесть за собой таскаешь? Оставь в машине. Столовка тут рядом, поедим и назад.