Хроники Заводной Птицы, стр. 86

– Я убила его. Конечно, я не думала этого делать, просто хотелось подойти поближе к той самой грани. Мы и до того раза все время так гоняли. Это такая игра. На полном ходу я сзади закрывала ему глаза, за бока щекотала… И ничего не было. До того самого дня…

Мэй подняла на меня глаза.

– Нет, Заводная Птица. Я не чувствую, что меня кто-то обесчестил. Я только хотела подобраться поближе к этой липкой гадине. Выманить ее, вытащить как-нибудь наружу и раздавить в лепешку. А чтобы вытянуть ее на свет божий, надо правда дойти до самой грани. Иначе ничего не получится. Здесь нужна вкусная приманка. – Она медленно покачала головой. – Не думаю, что меня обесчестил кто-то. Но ведь я и не спаслась. Сейчас никто не может меня спасти. Мир кажется совершенно пустым, Заводная Птица. Все вокруг какое-то фальшивое. Настоящее – только эта тварь, что во мне засела.

Мэй долго сидела, вдыхая воздух маленькими равномерными глотками. Вокруг не было слышно ни звука – ни птиц, ни цикад. Во дворе повисла гробовая тишина. Мир и впрямь будто вымер.

Точно вдруг что-то вспомнив, она повернулась ко мне. Ее лицо лишилось всякого выражения – с него будто смыли все краски.

– А ты спал с этой Критой Кано?

Я кивнул.

– Ты будешь мне писать с Крита? – спросила она.

– Буду. Если поеду. Я еще окончательно не решил.

– Но ведь собираешься?

– Наверное, все-таки поеду.

– Иди сюда, Заводная Птица! – позвала Мэй, приподнявшись в шезлонге.

Я встал и подошел к ней.

– Сядь сюда.

Повиновавшись, я сел рядом.

– Дай я на тебя посмотрю.

Какое-то время она пристально глядела на меня, потом положила одну руку на мое колено, а ладонью другой прикоснулась к отметине на щеке.

– Бедная Заводная Птица, – проговорила Мэй почти шепотом. – Ну и достанется тебе. Ты и знать ничего не будешь, и сделать ничего не сможешь. Так вдруг, ни с того ни с сего, над полем проливается дождь. А теперь закрой глаза, Заводная Птица. Крепко-крепко закрой. Так, будто тебе их клеем намазали.

Я крепко зажмурился.

Мэй Касахара коснулась губами моего родимого пятна. Губы у нее были тонкие и маленькие – не губы, а хорошо выполненная имитация. Провела по пятну языком, медленно облизав каждый миллиметр кожи. Рука девушки по-прежнему лежала у меня на колене. Ощущение от ее влажного теплого прикосновения пришло из неведомой дали, из самых дальних мест, лежащих за самыми далекими на свете полями. Взяв меня за руку, она приложила ее к ссадине у глаза. Я легонько погладил сантиметровый шрам, и движение ее души, дрогнув еле заметно, передалось мне через кончики пальцев, словно прося о чем-то. Кто-то, наверное, должен обнять эту девчонку, крепко прижать к себе. Не я, а кто-то другой. Тот, кто может ей дать что-то.

– Заводная Птица, напиши мне, если поедешь на Крит. Я люблю длинные-предлинные письма. Только никто мне не пишет.

– Напишу, – сказал я.

17. Самое простое дело

•

Утонченная месть

•

Что оказалось в чехле от гитары

На следующее утро я пошел и сфотографировался на паспорт. Когда я уселся в студии на стул, фотограф долго, профессиональным взглядом ощупывал мою физиономию, а потом, ни слова не сказав, удалился и принес пудру, которой замазал пятно у меня на правой щеке. Потом отошел назад и тщательно отрегулировал освещение – яркость и угол падения лучей, чтобы пятно не бросалось в глаза. Глядя в объектив, я по указанию фотографа изобразил на лице подобие слабой улыбки. «Приходите послезавтра, днем будет готово», – сказал фотограф. Вернувшись домой, я позвонил дяде и сообщил, что через несколько недель, возможно, съеду из его дома. Извинился, что все так неожиданно получилось, и рассказал, что Кумико, не предупредив, ушла от меня. Прислала письмо, пишет – больше не вернется, а я хочу на время уехать отсюда. На сколько? Пока не знаю. Дядя, выслушав мои объяснения, погрузился в молчание. Казалось, он что-то обдумывал.

– А я до сих пор думал, что у вас с Кумико все хорошо, – наконец сказал он со вздохом.

– По правде говоря, я тоже так думал, – признался я.

– Можешь не говорить, если не хочешь, но должна же быть какая-то причина. Что она вдруг ушла?

– Любовника, похоже, завела.

– Ты догадывался?

– Не то чтобы догадывался. Она сама мне написала. В письме.

– Ну, дела! – сказал дядя. – Но теперь уж, верно, ничего не поделаешь.

– Похоже на то.

Дядя снова вздохнул.

– Да все нормально, – бодро утешил я его. – Просто мне захотелось уехать ненадолго. Сменить обстановку, настроение и заодно подумать не спеша, как дальше жить.

– И куда же ты собираешься?

– Скорее всего, в Грецию. У меня там приятель живет, давно приглашает в гости, – соврал я, и от этого стало еще тошнее. Но ведь как ни крути, все равно сейчас дяде всего не расскажешь, не объяснишь, чтоб было правдиво и понятно. Уж лучше наврать что-нибудь.

– Хм! Ну как знаешь. Дом я все равно не собираюсь никому сдавать, так что вещи можешь оставить. Ты молодой еще, так что все еще можно переделать. Съездить куда-нибудь подальше пошататься – это неплохо. Греция, говоришь? Пусть будет Греция.

– Извини, – сказал я. – Если что изменится и ты все-таки надумаешь сдать кому-нибудь дом, все барахло можешь выбросить. Тут ничего ценного нет.

– Ладно, разберусь. Что-нибудь придумаю. Ты мне тогда по телефону говорил про «нарушенное течение». К Кумико это имеет отношение?

– Да, отчасти. Я тоже поволновался слегка, когда про это услышал.

Дядя задумался.

– Не будешь возражать, если я как-нибудь к тебе подъеду? Хочу своими глазами поглядеть, как дела. Давно у тебя не был.

– Конечно. Приезжай, когда захочешь. Мне все равно делать нечего.

После разговора с дядей мне вдруг все опостылело. Вон куда меня занесло это неведомое течение, по которому я плыл все эти месяцы. Между моим и дядиным миром выросла не видимая глазу толстая и высокая стена. Стена, оторвавшая один мир от другого. Дядя остался в том мире, я оказался в этом.

Дядя явился ко мне через два дня. Поглядел на родимое пятно, но ничего не сказал. Может, не знал, что сказать. Просто забавно прищурился – и все. С собой он принес бутылку классного шотландского виски и коробку крекеров из камабоко [ 51], которые купил в Одаваре. Мы уселись на веранде, попивая виски и закусывая крекерами.

– Хорошая вещь – веранда, – заговорил дядя, несколько раз кивнув головой. – В нашей башне веранд нет. Иногда я скучаю по этому дому. На веранде как-то по-особенному себя чувствуешь.

Дядя смотрел на висевший в небе молодой месяц. Его белый серп, казалось, только-только наточили. Невероятно, как может такая штука плавать в небесах.

– Откуда у тебя это пятно? – как бы между прочим поинтересовался дядя.

– Не знаю, – ответил я и сделал глоток виски. – Как-то само собой появилось. С неделю назад. Рад бы лучше объяснить, да ничего толком и не скажешь.

– К врачу ходил?

Я покачал головой.

– Вот еще что непонятно: это как-то связано с уходом Кумико?

Я снова покачал головой.

– Действительно, пятно появилось после того, как она ушла. То есть порядок такой, но есть ли тут причинно-следственная связь – не знаю.

– Не слыхал, чтобы такие отметины просто так появлялись, ни с того ни с сего.

– Я тоже не слыхал, – сказал я. – Но объяснить как следует не могу. Я к нему постепенно привыкаю. Поначалу, конечно, испугался, в шоке был. Противно было на собственную физиономию смотреть. Все думал: вдруг на всю жизнь останется. Что тогда делать? Но время идет, и я как-то меньше стал о нем беспокоиться. Стал даже думать, что все не так плохо. Сам не знаю почему.

Дядя хмыкнул в ответ и с каким-то подозрительным видом долго разглядывал пятно на моей правой щеке.