Хроники Заводной Птицы, стр. 77

Крита прервала рассказ и негромко вздохнула. Она смотрела на свои руки и молчала.

– Извините, – сказала она, – можно передохнуть? Вы не против?

– Конечно. – Я подлил себе кофе и сделал глоток. Крита выпила холодной воды. Минут десять мы просидели молча.

– Его пальцы снова задвигались, поглаживая каждый сантиметр моего тела, – продолжала Крита. – Не осталось места, которого бы они не коснулись. Я уже ничего не соображала. Сердце стучало в ушах, и я подумала: как странно оно бьется – редко, но так громко. Я уже не могла больше себя контролировать и раз за разом вскрикивала в полный голос под его руками. Пыталась сдержать крик, но кто-то другой стонал и кричал за меня моим голосом. Было ощущение, будто все винтики, скреплявшие мое тело, разом развинтились. Я долго лежала ничком в таком состоянии и вдруг почувствовала, как что-то вошло в меня сзади. И сейчас не знаю, что это было. Что-то очень твердое и огромное – и уж конечно не его пенис. Это точно. Я еще тогда подумала: а он в самом деле импотент.

В общем, не представляю, что он в меня воткнул, но мне стало больно – впервые после того, как я хотела покончить с собой. Именно мне, а не кому-то другому. Боль была невообразимая. Ну, как сказать… Как будто что-то разрывало меня изнутри надвое. Но вместе с жуткой болью нахлынуло наслаждение. Наслаждение и боль слились воедино. Вы понимаете? Боль вызывала наслаждение, а наслаждение – боль. Эти два чувства входили в меня как единое целое. Тело, погруженное в боль и наслаждение, быстро раскалывалось, и я ничего не могла с этим поделать. А потом произошла какая-то чертовщина. Изнутри, из разверзшейся плоти, протискиваясь, выбиралось нечто, чего раньше я никогда не видела и не касалась. Большое оно было или маленькое – не знаю, но оно было мокрым и скользким, как только что родившийся ребенок. Абсолютно не представляю, что это было. Оно жило во мне с самого начала, а я об этом не знала. И вот он вытащил это из меня наружу.

Мне хотелось знать, что это. Очень хотелось. Хотелось видеть собственными глазами. Ведь это же часть меня! Я имею на это право! Но я так ничего и не увидела. Поток боли и наслаждения захлестнул меня. Превратившись в стонущую плоть, я судорожно двигала бедрами, роняя капельки слюны, и даже глаз не могла открыть.

Наконец, наступил пик экстаза. Нет, не пик. Ощущение было другое – скорее меня сбросили вниз с высокого обрыва. Я громко закричала, и все, что было в комнате из стекла, мне показалось, разлетелось вдребезги. И не только показалось: я действительно заметила, как оконные стекла, стаканы и другие стекляшки разнесло на мельчайшие осколки, которые дождем посыпались на меня. После этого накатила ужасная дурнота. Сознание уплывало, тело похолодело. Вам такое сравнение покажется странным, но я чувствовала себя кастрюлей с остывшей кашей – клейкой, липкой, расплывшейся массой, что вяло и судорожно корчилась при каждом ударе сердца. Я вспомнила эти болезненные судороги – много времени не понадобилось. Ту же самую тупую роковую боль я ощущала тогда – перед тем как пыталась покончить с собой. Боль, будто ломом, взламывала крышку сознания, взламывала с необыкновенной силой и против моей воли вытягивала из меня превратившуюся в желе память. Это странно, наверное, но я напоминала себе мертвеца, наблюдавшего за собственным вскрытием. Как вам это? Видеть со стороны своими глазами, как разрезают твое тело и постепенно вытаскивают внутренности?

Я лежала, содрогаясь в конвульсиях, изо рта стекала струйка слюны. Я даже обмочилась – понимала, что надо себя контролировать, но сдержаться так и не сумела. Все соединявшие мое тело винтики окончательно разболтались и выпали из своих гнезд. А в затуманенном мозгу громко стучало: до чего же я одинока, до чего слаба и беспомощна! Плоть быстро теряла свое содержание. Все внутри меня – все, что имело какую-то форму, и все бесплотное, бесформенное – растекалось и медленно, по каплям, выходило из меня, как слюна или моча. «Нет, так нельзя, – шевелилось в голове. – Ведь так и в самом деле все вытечет, и от меня ничего не останется». Но остановить эту течку мне было не под силу. Оставалось только бессильно смотреть на это. Сколько так продолжалось – понятия не имею. Я, казалось, полностью лишилась памяти и сознания. Все, что было во мне, вышло наружу. Потом на сцену будто опустился тяжелый занавес – темнота в один миг поглотила меня.

И когда я пришла в себя, я была уже другим человеком.

Крита Кано замолчала и взглянула на меня.

– Вот что тогда случилось, – тихо сказала она.

Я молчал и ждал, что она скажет дальше.

14. Новое «я» Криты Кано

Крита продолжала рассказ.

– Несколько дней после этого я жила с ощущением, будто мое тело расчленили на части. Когда я шла, ноги мои земли не чувствовали, ела – не понимала, что жую, а стоило сесть и успокоиться, как на меня наваливался кошмар – я то без конца проваливалась куда-то, то на чем-то вроде воздушного шара уносилась в какие-то заоблачные выси. Телодвижения и ощущения не совпадали больше с моей физической сущностью. Они жили как бы сами по себе, без всякого отношения к моим намерениям, без всякой системы и направления, и я не знала, как усмирить этот жуткий хаос. Оставалось только одно – ждать, пока все не восстановится. Я говорила домашним, что неважно себя чувствую, и с утра до вечера сидела, запершись в своей комнате, почти ничего не ела.

В таком смятении прошло несколько дней. Дня три-четыре, наверное. А потом вдруг все успокоилось, улеглось, точно после жестокой бури. Я огляделась вокруг, посмотрела на себя и поняла, что стала новым человеком – не такой, как раньше. Это было мое третье «я». Первое изводилось от бесконечной непереносимой боли. Второе боли не чувствовало и вообще ничего не воспринимало. Первое было моим изначальным «я», которое никак не могло избавиться от угнетавшей меня боли. Когда я все-таки попыталась сделать это – я имею в виду неудачное самоубийство, – родилось второе «я», так сказать, промежуточная форма. Мучившая меня физическая боль на самом деле исчезла, но вместе с ней отступили и потускнели все остальные ощущения. Ушла боль – ушло все: воля жить, физические и душевные силы. И вот этот необыкновенный переходный период кончился, и появилось новое «я». Должна ли я теперь быть именно такой? Я сама еще не понимала. Но было ощущение, пусть смутное, неясное, что я двигаюсь в правильном направлении.

Крита Кано подняла голову и пристально посмотрела мне в глаза, точно хотела узнать, что я думаю обо всей этой истории. Руки ее по-прежнему лежали на столе.

– То есть ты хочешь сказать, что это он сделал из тебя новую личность? – спросил я.

– Мне так кажется. – Крита несколько раз кивнула головой. Лицо ее при этом оставалось бесстрастным, как дно пересохшего пруда. – От его ласк и прикосновений я первый раз в жизни испытала невообразимое сексуальное наслаждение. От этого во мне произошла какая-то физическая перемена, очень большая. Почему так случилось? И почему именно этот человек стал тому причиной? Мне этого не понять. Но как бы то ни было, в конце концов я очутилась в совершенно новой оболочке. И раз весь тот жуткий раздрай, о котором я рассказывала, прошел, мне захотелось думать, что это мое новое «я» – более правильное, что ли. Ведь что ни говори, а мне удалось выбраться из тупого бесчувствия, в котором я была заперта, как в душной тюрьме.

И все же после того случая у меня надолго остался неприятный осадок. Случившееся мрачной тенью нависло надо мной. Стоило вспомнить его пальцы на моем теле, вспомнить, как он запихивал в меня эту непонятную штуку, как вылезал наружу (или мне только показалось) осклизлый, липкий комок, – и я никак не могла успокоиться. Охватывали злость и отчаяние, я ничего не могла с собой поделать. Хотела стереть тот день из памяти – не получалось. Не получалось потому, что этот человек вскрыл что-то во мне. Это чувство жило во мне постоянно и было неразрывно связано с этим человеком. И еще осталось ощущение несмываемой грязи, мерзости. Вот такое противоречие, понимаете? Метаморфоза, что произошла со мной… тут все правильно, нет вопросов, но вызвало ее что-то грязное, неправильное. Я долго мучилась, прямо разрывалась от этого противоречия.