Обсерватория в дюнах, стр. 25
Марфенька подумала и говорит:
– Есть очень противные мальчишки, маленькие, а уже подлые.– Она привела несколько случаев из школьной жизни.– Ты думаешь, они исправятся за сорок лет?
– Конечно,– сказал я,– непременно. Самые безнадежные могут ехать на архипелаг.
– А тема твоего фантастического романа?
– Решение проблемы Каспия. Исполняется мечта Мальшета: человек сам регулирует уровень Каспия.
Марфенька так расстроилась, что даже побледнела.
– Неужели ты думаешь, что раньше двухтысячного года...
– По-моему, нет.
– Ты хоть не говори этого Мальшету!
– Что я, одурел? Конечно, не скажу.
– И Лизе не надо говорить.
Мы долго обсуждали, какими будут люди двухтысячного года. И какие тогда могут быть конфликты.
Когда я уходил, Марфенька пошла меня проводить. Мы всегда провожали друг друга, хотя жили в одном доме. Мы подолгу ходили у моря: весьма полезно перед сном.
– А на какую планету у тебя летят? – поинтересовалась Марфенька.
– Ни на какую.
Марфенька с недоумением покачала головой и взяла меня под руку.
– Во всех произведениях о будущем всегда летят в космос.
Мы шли под руку по берегу, ветер трепал на Марфеньке платье и волосы. Рука у нее нежная, крепкая и горячая. Темь была кромешная, мы шли, как слепые. Было удивительно хорошо!
– Яша...– начала Марфенька. Лицо ее чуть белелось в темноте,– Яша, ты никогда не целовал женщине руку?
Я долго вспоминал – оказывается, нет. Лизу я обычно целую в щеку. Учительниц совсем не целовал.
– Ты это считаешь унизительным? – спросила Марфенька.– Нисколько!
Я понял, что ей хочется, чтоб я поцеловал ей руку. Я поцеловал обе, сначала одну, потом другую, как средневековый рыцарь своей даме.
– Ты все-таки очень странный! – вздохнула Марфенька, и мы пошли домой.
Глава четвертая
АКАДЕМИК ОЛЕНЕВ
В конце августа приехал академик Оленев, его сопровождал, «как адъютант» (по выражению Яши), лаборант Глеб Павлович Львов. Сначала пришла телеграмма, и все готовились к встрече: мыли, скребли, спешно оформляли наблюдения.
Мальшет втихомолку чертыхался, но ссориться с Оленевым ему, наверное, не хотелось, и он тоже готовился к встрече.
Самолет с важными гостями приземлился на стартовой площадке. Евгений Петрович, в прекрасно выутюженном костюме, с плащом через руку (чемоданы нес Глеб: в одной руке свой, в другой – принципала), любезно приветствовал директора обсерватории и Турышева и раскрыл Марфеньке отцовские объятия. Все нашли, что они обнялись очень сердечно, как и следует отцу с дочерью. На Христину, стоящую возле, он посмотрел с таким изумлением, что Марфенька не выдержала и спросила, что его в ней так удивило. После секундного колебания профессор пожал руку и Христине и стал знакомиться с остальными сотрудниками.
Было уже пять часов пополудни, и осмотр обсерватории решили отложить до утра. Марфенька повела отца к себе. Христина спешно перебралась к Лизе, но тут же вернулась, чтоб накрыть на стол.
– Христина похорошела, да, папа? – потребовала ответа Марфенька.
Профессор решился на сравнение:
– Она расцвела, как цветок, спрыснутый водой. Она... гм... Она поразительно похожа... была такая американская артистка – Лилиан Гиш, ты не помнишь фильмы с ее участием: демонстрировались до твоего рождения. Большое сходство!
Евгений Петрович подумал, что Христина приобрела за это короткое время то, чего ей не хватало раньше: чувство достоинства и какой-то самостоятельности, что ли, но ему почему-то не хотелось признать это вслух, и он ограничился тем, что еще раз отметил ее женское обаяние.
Пришел Глеб – его устроили у Аяксов, и Марфенька повела гостей выкупаться перед обедом. Евгений Петрович нашел, что Марфенька сильно похудела, в комнатке слишком бедно, и решил переслать ей в контейнерах часть ее вещей.
– По Москве еще не соскучилась? – осторожно начал он, но Марфенька сразу заявила, что она останется здесь «на несколько лет, во всяком случае».
Солнце палило нещадно, песок был такой горячий, что чувствовался через подошвы туфель. Профессор с наслаждением вошел в прохладную морскую воду.
– Нет, вы посмотрите, как он сложен,– Антиной, да и только! – восхищался профессор, любуясь действительно прекрасным сложением Глеба Павловича.
Марфенька спокойно осмотрела усмехающегося Глеба.
«Он красив, весь словно выточенный, ну просто ни одного изъяна,– подумала она равнодушно.– Но я бы никогда такого не полюбила. Почему? Чересчур он рассудочный... Или что другое? Как он будет каждый день встречаться с Яшей и Фомой, если высадил их на лед посреди моря?»
Она сняла платье, поправила туго обтягивающий купальный костюм и, бросившись в воду, уплыла, по своему обыкновению, чуть не до горизонта.
Оленев с Глебом сидели мокрые на влажном песке и с беспокойством ждали возвращения Марфеньки.
– Сумасшедшая! – ворчал Евгений Петрович.– Разве можно так заплывать? Вдруг судорога или сердце... Может быть, вызвать спасательную лодку?
– У нее крепкое сердце,– заметил Глеб.
Евгений Петрович так разволновался, что ему чуть не стало дурно.
Он послал Глеба за Мальшетом. Прошло минут сорок, пока тот его разыскал и привел. У Оленева дрожали губы, и он так рассердился на своего лаборанта, что не мог на него смотреть.
– Марфа Евгеньевна всегда так далеко заплывает, ничего не случится,– уверял Мальшет.– Мы уже привыкли. Вначале тоже беспокоились. Она, кажется, плавает с четырех лет. Ветлугу в разлив переплывала.
– Совсем не знал,– удивился любящий отец. – Кто же ее выучил так плавать? Ведь в Рождественском не было инструкторов плавания... Сама, как всегда и во всем!
Марфенька вернулась, по часам профессора, через час двадцать минут как ни в чем не бывало. Оленев в сердцах выругал ее, потом полюбопытствовал, почему она даже не запыхалась.
– А я отдыхаю,– пояснила Марфенька,– я люблю заплыть далеко в море, лечь на спину и отдыхать. Я не подумала, что ты будешь волноваться... Я... мне приятно, что ты за меня беспокоился. Пошли обедать. Филипп Михайлович, пообедайте у нас!
– Благодарю вас, Марфа Евгеньевна, я уже обедал!– ответствовал Мальшет.
Марфеньке захотелось показать ему язык, но это было невозможно, и она только лукаво посмотрела на молодого директора.
Пообедали вчетвером, причем Глеб принес бутылку какого-то редкого вина, которое он достал в Москве только через знакомую официантку. Вино было и вправду хорошее, даже Христина выпила рюмочку. Обед был очень вкусный, профессор ел и вздыхал: какую домработницу навсегда потерял! Что навсегда – это было теперь несомненно: Христина узнала радость труда общественного, гордость, что труд этот оценен коллективом, который она уважала и чье уважение ей было очень дорого.
Ночью, когда отец и дочь лежали уже в постелях, между ними произошел знаменательный разговор:
– Да, Марфенька, ты уже взрослый, самостоятельный человек! – начал Евгений Петрович.– Не влюбилась ли ненароком, а?
– Как сказать...– неопределенно отвечала Марфенька.– Сама не знаю. Нравится мне один парнишка. Но он пока... вообще чудак!
– А-а... Это твой приятель, Яша Ефремов?
– Ну да. Он, по-моему, любит меня. Но почему же не скажет?
– А если скажет... ты выйдешь за него замуж? Не рано ли? Тебе и девятнадцати нету.
– Зачем же сразу замуж... Пусть докажет свою любовь.– Марфеньке не пришло в голову, что Яша может ждать доказательств от нее! – Папа! – Марфенька даже села на постели.– Знаешь, папа, это тебе надо жениться!
Евгений Петрович слегка приподнялся на локте.
– Я думал, ты меня считаешь стариком...
– Вот чепуха, какой же ты старик! Совсем молодо выглядишь. Тебе, папа, наверное, тоскливо одному. Мама говорила, что есть одна лаборантка... любит тебя всю жизнь.
Евгений Петрович кашлянул и лег поудобнее.
– Только твоя мама и может такое придумать! Ольга Семеновна уже стара и не помышляет ни о каком замужестве.